Когда придёт время (СИ)

— Что ж, — офицер прочистил горло, немного подался вперёд. — Мне жаль, что приходится сообщать тебе об этом. Понимаю, это непросто вынести, но ты сильный малый, правда? — всё эти хождения вокруг да около… Он не мог сказать то, что я знал и сам. — Сегодня около часа дня соседка обнаружила мисс Уолкер на лестничной клетке. К сожалению, врачам не удалось спасти твою мать, Джейк, — в этой части фразы его голос дрогнул, он сам замер, поглядывая на меня.

Я знал, что должен быть в ужасе, но не чувствовал ничего. То есть… Чувствовал тот мальчишка, сгибавшийся в рыданиях на стуле, а я… Я просто наблюдал со стороны за происходящим, будто немного сверху, слушал о новых деталях: что они рассматривают версию с самоубийством, но будут заниматься делом дальше.

— Она не могла.

Я уверен в этом — она всегда такая безумно сильная, отважная… Была. Такое бегство не в её стиле.

— В её кармане было найдено это письмо. Оно адресовано тебе и было бы не совсем верно с моей стороны скрывать такое.

На стол легла копия письма, выполненного её бесконечно аккуратным почерком. И всё же «я» вчитывался несколько раз, чтобы осознать написанное не отдельными буквами, но после каждая строчка, каждый символ въелся в память, в самое сердце.

«Мой дорогой Джейк, если ты читаешь это письмо, значит у меня не осталось способа передать тебе наставления лично. Здесь, на этом клочке бумаги я буду с тобой честной как никогда. Мне придётся уйти. Возможно, ты будешь зол, станешь считать меня предательницей, но прежде знай: я поступаю так из благих побуждений.

Возможно, ты заметил и сам, но я не совсем здорова и шансов исправить эту ошибку почти нет. Меньше всего на свете я хочу, чтобы детство моего ребёнка было омрачено наблюдением за агонией и бессмысленными попытками борьбы. Может, я просто эгоистично желаю остаться в твоей памяти сильным человеком, а не бледной тенью. Не знаю. Я всё ещё в поисках истины, поэтому можешь поверить мне по крайней мере в одном: я люблю тебя, Джейк. Ты — лучшее, что случилось в моей жизни, и даже сейчас, когда мой разум затуманен, я всем сердцем желаю, чтобы ты был счастлив. Ты достоин этого, мой мальчик. Тебя ждут великие поступки, я не сомневаюсь.

С этого момента я не смогу продолжить этот путь с тобой, но знай: я всегда с тобой. Может, как образ из памяти, может, как незримое существо из-за черты. Не знаю. Я просто буду здесь, чтобы оберегать тебя.

Кажется, пора заканчивать. Я люблю тебя, сынок, и всегда буду. Никогда не забывай об этом».

— Пока будут осуществляться поиски твоих родственников…

— Больше никого нет.

Разве мог я назвать отца частью своей семьи? В тот момент этого человека для меня не существовало… Лучше бы он был, потому что дальше всё стало ещё хуже.

В то время были — кажется, сейчас с этим всё строже — такие семьи, которые брали к себе практически каждого ребёнка. На первый взгляд это кажется исключительно добрым поступком с их стороны. Мне расписывали их именно так перед оформлением документов, но всё оказалось менее приятно.

Я смутно ощущал, что что-то не так уже в момент, когда перешагнул порог дома в небольшом непривычно сонном городке, где был восьмым ребёнком. Все в непримечательной одежде и с какими-то пятнами на лицах. Все просто смотрели на меня из соседней комнаты — кто-то испуганно, кто-то с неприязнью, которую тогда я не мог объяснить.

Дети бывают жестоки. Дети бывают более жестоки, чем взрослый может представить, глядя на, казалось бы олицетворение невинности. Почти в одиннадцать я понял это отчётливо.

Затылок ударился о стену, из глаз посыпались искры. В темноте комнаты я видел только глуповатое лицо Майка — старшего из этой компании и, кажется, единственного родного для той семьи ребёнка. Он был слишком близко — я даже ощущал дыхание на коже и от этого внутренности скручивались в тугой клубок.

— Что ты творишь?! — я прошептал это, стараясь не показывать, что задыхался от страха.

— Заткнись и слушай, — ладонь с глухим стуком впечаталась в стену. — Ты, дрыщонок, должен следовать правилам. Их тут три: не лезть на родительскую территорию, не пытаться связаться с кем-то и слушаться каждого моего слова. Уяснял?

— Или что?

Усмешка на полных губах — и колено впечаталось в живот. Закашлялся, упал на ноги. Девочка с извиняющимся выражением лица сунула в рот грязную тряпку. На спину с силой давили — казалось, он вот-вот расплющит меня. Другой поставил ногу на голову. «Что я сделал?» — только одна мысль. Я просто лежал так, задыхаясь, не в силах даже позвать кого-то. Пропитывался беспомощностью и погружался во тьму.

— Если скажешь хоть слово «против», я покажу тебе настоящий ад.

У семьи было что-то вроде своего дела — до сих пор не понимаю, чем именно они занимались, но для этого нужен был металл. Много металла, который всегда можно было взять в промзоне, что лежала в полумиле от дома, и дети — рабочая сила. Мы впятером носили эти странные куски арматуры, девочки очищали их, потом отец семейства и Майк переносили в подвал. Вечером ели постный суп и без сил валились на кровати.