Когда правит страсть

– Я знаю, что теперь ты не такой, как раньше. Ты честный и добрый, и ты помогаешь стольким людям.

Алана почувствовала его облегчение, когда он обнял ее еще крепче. Она отклонилась назад, чтобы он мог увидеть, насколько она искренна. Его глаза тоже были влажными, когда он нежно вытер ее щеки тыльной стороной ладони. И все же ей было не по себе из-за того, что она услышала от него. Как сказать ему, что она готова ехать в Лубинию, если это вовсе не так?

– Паппи, прошу, скажи, что хотя бы часть сказанного тобой было ложью, – взмолилась она. – Пожалуйста, скажи, что я не королевская дочь.

– Я не могу сделать этого, – молвил он печально.

Алана закрыла глаза.

– Все, что я люблю, находится здесь, в Лондоне. Я не хочу уезжать! Я хочу учить детей. Хочу помогать людям, как помогаешь ты.

– В таком случае помоги своей стране избежать войны, принцесса. Только ты можешь сделать это, ты же понимаешь. Я бы ни за что не отвез тебя обратно, если бы на кону не находилось столько человеческих жизней – жизней, которые ты можешь спасти, представ рядом с отцом и доказав, что у него есть законная наследница.

Глава шестая

Итак, Паппи увезет ее домой, в Лубинию. Ее отец вовсе не умирал. Согласно информации, полученной Паппи, он постоянно появлялся на людях, доказывая, что жив. Но это не помогало, поскольку враги распускали слухи, что у короля слабое сердце, которое долго не выдержит. Некоторые люди даже обвиняли слабое сердце короля в том, что он за столько лет не сумел произвести на свет другого наследника. Большинство простолюдинов, которых подстрекали к бунту, были так тупы, что верили в эту ложь. Так что лишь Алана могла рассеять их опасения.

Конечно, она обязана отправиться в Лубинию – в этом нет сомнений. Ее надежды и мечты теперь казались такими пустяками в сравнении со спасением человеческих жизней. Но даже после того, как бунтовщики отступятся и народ успокоится, Алана все равно обречена остаться с отцом, которого не хочет видеть, и жить новой жизнью, чего хочется ей еще меньше.

Ничто не мешало им немедленно покинуть Англию. Благодаря многолетним стараниям Паппи приют обзавелся множеством попечителей, которые теперь содержали его и должны были продолжать свою благотворительность в будущем. А Алана уже успела обзавестись новым гардеробом для появления в высшем свете Лондона, и эти наряды вполне годились для принцессы. Настоящая принцесса – и это было не просто домашним прозвищем. А она ни разу ничего не заподозрила! Да и как она могла подумать, что это не обычное ласковое обращение, если ей до сих трудно свыкнуться с правдой?

Она понимала, что Паппи не планирует возвращение в Англию, поскольку уверен, что у Аланы это не получится, а он хочет и должен находиться рядом с ней. Он ясно дал понять, что возвращение не предвидится, передал дом Аннетт с наказом жить в нем или продать, как она пожелает. Однако, обнимая подругу на прощание, Алана прошептала:

– Я вернусь.

И она вернется! Сделает все, чтобы устранить угрозу войны у себя на родине. Потом даст понять отцу, что она не останется в Лубинии и он должен срочно подумать о другом наследнике. Она не делилась этими смелыми мыслями с Паппи, но лелеяла их в своем сердце. Иначе она не просто нервничала бы по поводу предстоящего путешествия, а была бы в ужасе от мыслей о нем.

Единственным светлым пятном при расставании с любимым домом было появление Генри Мэтьюса, забравшегося к Алане в экипаж в день отъезда. Радостно улыбаясь, он объявил:

– Я еду с вами! Представляете, а? Я путешествую по чертову континенту. Кто бы мог подумать?

Все, что ей пришло в голову в тот момент, это порывисто обнять мальчика. Позже, на пристани, улучив момент, когда они с Паппи остались вдвоем, он пояснил:

– Я знаю, как ты любишь этого парнишку. Вот и подумал, что он может немного облегчить тебе путешествие. А после твоего воссоединения с отцом я сделаю его своим доверенным лицом, и он будет передавать тебе письма от меня.

Алана подумала, что Паппи привык растить и воспитывать детей, и Генри может стать для него великолепной заменой ее самой. Это в равной степени опечалило и обрадовало ее. Но в любом случае Генри помогал Алане забывать о том, что ждет ее в конце путешествия, особенно в те часы, когда она чему-нибудь учила его, в том числе и лубинийскому языку.

Сама она выучилась двум основным языкам, наиболее часто встречавшимся во время поездки, и получила поверхностное представление об остальных. Хорошо зная немецкий, она понимала Паппи, когда он говорил по-лубинийски, поскольку оба языка были очень похожи. Она не подозревала, что он делает это намеренно, подготавливая ее к нерадостному будущему.

Паппи продолжал напоминать Алане о предстоящей миссии, стараясь смягчить ее отношение к стране, которую сам очень любил.

– Лубиния не совершенна, но может стать таковой, – твердил он. – А в совершенном мире можно добиться всего, чего захочешь. Я не вижу причин, которые помешали бы тебе заняться преподаванием во дворце. Детей будут к тебе приводить. Ничто не помешает тебе преподавать и после замужества.