Когда отступит тьма

Чья-то рука на ее ноге, ее левой ноге, пять пальцев крепко вдавились в тонкую ткань джинсов. Невероятно.

Она оглянулась, увидев только темноту. У Роберта был фонарик, она бы заметила его отсвет, поэтому на ее ноге не может быть его руки.

Но рука была.

Эрика услышала отвратительное рычание, какой-то животный звук, никогда в жизни, даже в самых жутких кошмарах, она не представляла, что такой может издать ее брат.

В порыве слепого ужаса она лягнула ногой. Ступня коснулась чего-то плоского, мясистого, должно быть, его лица.

Вой. Словно ушибленной собаки. Но хватка пальцев не ослабла.

Страх у Эрики соперничал с ужасной, глубокой виной, она причинила вред Роберту, хотя не имела права этого делать.

Ей казалось, она не сможет больше причинить ему боль, даже ради спасения собственной жизни, но тело ее противилось, подчинялось инстинкту выживания любой психологической ценой.

Она лягнула снова, каблук сапога вдавился в мягкую, покрытую тканью массу, видимо, в шею или в плечо.

На сей раз Роберт, застонав, разжал пальцы.

Страх гнал Эрику вперед. Она выпустила фонарик, освободив от него руку, чтобы ползти быстрее, и когда он откатился, поняла, почему не видела света позади. Сосредоточась на преследовании, Роберт оставил фонарик в тронном зале. Отсвет ее фонарика указывал ему направление, и свой представлял помеху.

Она торопливо пробиралась на четвереньках по проходу, но едва проползла несколько ярдов, Роберт снова схватил ее.

На сей раз за талию, вцепясь одной рукой в джинсы.

Эрика неистово попыталась ударить его наотмашь, поранилась.

Пронзительная боль в ладони заставила ее остановиться, и она поняла.

Роберт не схватил ее. Она ощутила не его руку. ТО был выступ известняка, острый и твердый, зацепившийся за петлю для ремня.

Эрика вступила в борьбу с этой треклятой штукой, силясь вырваться.

Позади нее движение.

Брошенный фонарик освещал несколько футов туннеля. В его сиянии появились две узловатые, безволосые кисти рук, за ними два бледных, сухощавых предплечья.

Роберт оправился от удара и приближался.

Эрика закричала на непреклонную петлю, на цепкий выступ.

По ладони текла кровь, теплая, липкая, пальцы неуклюже шарили, проклятая скала противилась ее попыткам высвободиться.

Роберт уже миновал кусок света, его косматая голова и широкие плечи виднелись тенью. Волосатый и дикий, пещерный человек, в своей стихии.

В предельном отчаянии Эрика ухватила петлю, отпорола ее по шву.

Свободна.

Роберт попытался схватить ее, промахнулся, она двинулась вперед, но там оказалась стена.

Тупик.

Она находилась в ловушке, он приближался.

Внутри у нее распустился крик, неистовый вопль из одного слова «Уйди!», но она лишилась голоса. Дыхание застряло в горле, не могло достичь легких.

Он надвигался из тьмы, налегая на нее, будто медвежья шкура, обдавая запахом пота. Она вновь попыталась ударить его ногой — не вышло — на таком близком расстоянии сапоги ее были бесполезны.

Эрика поняла, что это такое — преисподняя.

Горло ее открылось, и она выдохнула мольбу:

— Пусти!

Роберт завел ее руку за спину.

Боль выстрелами. В плече, в локте, в запястье.

Откуда-то чей-то вопль.

Разрозненные мысли, представления. Отметки мелом на стене. Детский смех. «Смотри, Эрика. Теперь я вырос настолько, чтобы справиться с тобой».

Ее левая рука изогнулась под неимоверным углом, пальцы оказались между лопаток.

Оцепенение и боль, шея ее вытянулась, бедра извивались под его навалившейся тяжестью.

Затем окончательный злобный рывок. Жар боли в плече и вскрик откуда-то глубоко изнутри, вырванный из ее живота, словно вопль роженицы.

Яркий туман боли стремительно окутал ее. Поднялся шум, он становился все громче, громче и превратился в гомон толпы, многоголосый, далекий, неразборчивый.

Эрика была рада толпе. То была ее последняя мысль перед тем, как гомон поднялся до оглушительного рева. Да, рада, что не придется умирать в одиночестве.

Глава 5

Эндрю Стаффорд ехал домой с крытого корта теннисного клуба Барроу, его каштановые волосы были влажными, худощавое лицо раскраснелось. Он провел два с половиной часа в остром соперничестве и выиграл два сета из трех.

Успех Эндрю приписывал прежде всего не своей резкой подаче или беспощадным ударам с лета над сеткой, а маниакальной, почти инстинктивной воинственности, побуждающей использовать слабости противника, набирать очки подобно наносящему раны зверю. Он читал, как леопард впивается когтями в брюхо жертве и повисает, чтобы живот распоролся и оттуда вывалились внутренности, мысленно сосредоточивался на этом образе, когда высоко подбрасывал зеленый мяч и мощной подачей зарабатывал следующее очко.

Сильной стороной его была игра в одиночном разряде, мужчина против мужчины. Оценить противника, изучить его манеру, выявить слабые стороны, потом противопоставить им свои силы. Он был рослым, на дюйм выше шести футов, жилистым, быстрым. И постоянно менял тактику, захватывая противника врасплох.

Выигрывая, Эндрю бывал великодушным, проигрывая, раздражался. Независимо от исхода игры никогда не задерживался в клубе. Теннис был для него не развлечением. Битвой.