Когда опускается ночь

— Я не принял вашу руку, когда мы сидели рядом на скамье. Могу ли я пожать ее сейчас? — спросил он.

Трюден учтиво ответил на его жест, однако ничего не сказал.

— Вероятно, когда-нибудь вы станете обо мне лучшего мнения.

Прошептав эти слова, мосье Ломак еще раз поклонился невесте и вышел.

Несколько минут после этого брат и сестра молчали.

«Наша последняя ночь вместе дома!» — вот какой мыслью были полны их сердца. Роза заговорила первой. Не без робости подошла она к брату и встревоженно спросила:

— Луи, мне неловко за произошедшее с мадам Данвиль. Вы ведь не стали от этого хуже относиться к Шарлю?

— Я могу простить гнев мадам Данвиль, — уклончиво отвечал Трюден, — ведь он порожден ее искренними убеждениями.

— Искренними? — печально повторила Роза. — Искренними? Ах, Луи! Когда вы так говорите об убеждениях матери Шарля, я понимаю, насколько презрительно вы относитесь к его собственным убеждениям!

Трюден улыбнулся и покачал головой, но Роза не обратила внимания на этот отрицательный жест — только стояла и смотрела ему в глаза серьезно и печально. У нее выступили слезы, и она вдруг обвила руками шею брата и шепнула ему на ухо:

— Ах, Луи, Луи! Как бы я хотела научить вас взирать на Шарля моими глазами!

При этих словах он ощутил ее слезы у себя на щеке и попытался ее утешить:

— Нау́чите, Роза, непременно нау́чите. Ну же, ну же, нам надо держать себя в руках, иначе завтра вы будете дурно выглядеть!

Он отвел руки сестры и ласково усадил ее в кресло. В этот самый миг в дверь постучали, и появилась камеристка Розы, которая спешила обсудить с госпожой подготовку к завтрашней свадебной церемонии. Невозможно было и представить себе более уместной помехи. Роза была вынуждена волей-неволей задуматься о насущных мелочах, а у ее брата появился предлог уйти к себе в лабораторию.

Он сел за стол, обуреваемый сомнениями, и с тяжелым сердцем развернул перед собой письмо из Академии наук.

Пропустив все хвалебные фразы в начале письма, он всмотрелся лишь в последние строчки: «Первые три года в должности профессора потребуют от вас девять месяцев в году проводить в Париже или его окрестностях, дабы читать лекции и время от времени руководить экспериментами в лабораториях». Письмо, содержавшее эти строки, предлагало ему должность, о которой он не смел и мечтать, поскольку из скромности привык не доверять себе. Сами эти строки сулили такие обширные перспективы для его любимых экспериментов, на какие он не мог и надеяться в своем маленьком кабинете и при своих скудных средствах; и при всем при том он сидел и сомневался, стоит ли принимать предлагаемые ему соблазнительные почести и преимущества или все же отвергнуть — отвергнуть ради сестры!

«Девять месяцев в году в Париже, — печально подумал он, — а Роза с мужем будут жить в Лионе. О, если бы я мог изгнать из сердца страх за нее, если бы я мог выбросить из головы мрачные мысли о ее будущем, с какой радостью я ответил бы на это письмо согласием оправдать доверие Академии!»

Несколько минут он просидел в размышлениях. Похоже, его одолели зловещие предчувствия — щеки его становились все бледнее, а глаза заволакивались тенью.

«Если окажется, что эти раздирающие меня противоречия и подозрения, от которых я не могу избавиться, и в самом деле молчаливо сулят несчастья, которые обрушатся на нас неведомо когда, если и в самом деле (избави Боже!) рано или поздно Розе понадобится друг, защитник где-то поблизости, убежище в годину бедствий, где ей всегда открыта дверь, — где тогда найдет она защиту и убежище? У этой вспыльчивой женщины? У родни и друзей своего мужа?»

При этой мысли он содрогнулся, достал чистый лист бумаги и окунул перо в чернила. «Луи, будьте для нее всем, чем была я, ведь о ней больше некому позаботиться», — повторил он про себя последние слова матери и начал писать письмо. Вскоре оно было готово. В нем в самых почтительных выражениях говорилось, что он благодарен за предложение, однако не может принять его вследствие семейных обстоятельств, распространяться о которых нет необходимости. И вот уже надписан адрес и поставлена печать — оставалось только положить письмо в почтовую сумку, лежавшую тут же, под рукой. Перед этим решительным действием Трюден заколебался. Он говорил Ломаку, что ради сестры отказался ото всех честолюбивых устремлений, и был уверен в этом до глубины души. Но на самом деле он лишь усмирил и усыпил их до времени, а письмо из Парижа пробудило их, и теперь он это понял. Письмо было написано, рука Трюдена уже легла на почтовую сумку, и в этот миг оказалось, что всю внутреннюю борьбу придется проделать еще раз — причем в тот момент, когда он меньше всего был к ней готов! В обычных обстоятельствах Трюден был не из тех, кто откладывает решение до последнего, но сейчас решил отложить его.

— Утро вечера мудренее, подожду до завтра, — сказал он себе, убрал письмо с отказом в карман и торопливо вышел из лаборатории.

Глава II