Когда опускается ночь

— Ну, мистер художник! — От нетерпения он зашагал быстрее. — В интересах городского совета, ваших нанимателей, позвольте мне в последний раз спросить: когда вы намерены начать?

— И позвольте мне, мистер Бокшес, также в интересах городского совета спросить вас: неужели вы считаете, будто позировать для портрета следует, расхаживая по комнате? — ответил я.

— Ага! Остроумно, чертовски остроумно! — парировал мистер Бокшес. — Это первая ваша разумная фраза с тех пор, как вы вошли в мой дом; вы уже начинаете мне нравиться.

С этими словами он одобрительно кивнул мне и вскочил в высокое кресло, которое я для него поставил, с проворством юноши.

— Ну, мистер художник, — продолжал он, когда я придал ему нужное положение (он потребовал портрет анфас, поскольку тогда городской совет получил бы больше за свои деньги), — должно быть, нечасто вам попадается столь выгодная работа, верно?

— Не слишком часто, — согласился я. — Я не был бы бедняком, если бы на меня постоянно сваливались заказы на портреты в полный рост.

— Вы — и бедняк?! — презрительно воскликнул мистер Бокшес. — Я выдвигаю возражения против этого утверждения с самого начала. Между прочим, на вас хороший суконный сюртук, свежая рубашка, вы гладко выбриты. У вас щеголеватый вид человека, спавшего в чистой постели и отменно позавтракавшего. Нечего тут нести мне чепуху о бедности, ведь я знаю, что это такое. Бедность — это значит выглядеть пугалом, чувствовать себя пугалом и терпеть обращение как с пугалом. Вот каким я был, позвольте сообщить, когда задумался, не пойти ли в юриспруденцию. Бедность, тоже мне! Берет ли вас оторопь, мистер художник, когда вы вспоминаете самого себя в двадцать лет? Меня — берет, даю вам честное слово.

Он до того раздраженно заерзал в кресле, что я в интересах своей работы был вынужден попытаться успокоить его:

— Должно быть, при вашем нынешнем благоденствии приятно бывает иногда вспомнить прошлое и все те ступени, которые вы преодолели на пути от бедности к достатку, а оттуда — к нынешнему своему богатству.

— Ступени, говорите?! — вскричал мистер Бокшес. — Не было никаких ступеней! Я был ловок, чертовски ловок, и первое же мое дело враз, в один день, принесло мне пятьсот фунтов.

— Огромный шаг на пути к успеху, — подхватил я. — Должно быть, вы сделали выгодное вложение…

— Ничего подобного! У меня и шестипенсовика свободного не было — что тут вложишь? Я получил деньги благодаря мозгам, рукам и напористости, более того, я горжусь своим поступком. Любопытная была оказия, мистер художник. Иные, пожалуй, постеснялись бы рассказывать подобное, но я никогда ничего не стеснялся и рассказываю об этом направо и налево — с начала и до конца, правда без имен. Даже и не думайте подловить меня на том, что я упоминаю имена! Кто-кто, а Томас Бокшес умеет держать язык за зубами!

— Раз вы всем рассказываете об этой «оказии», — заметил я, — вероятно, вы не обидитесь, если я скажу, что и мне хотелось бы выслушать ваш рассказ?

— Что за люди! Я же говорил вам — меня невозможно обидеть! И я говорил вам минуту назад: я этим горжусь! Я все расскажу вам, мистер художник… но постойте! В этом деле я отстаиваю интересы городского совета. Сможете ли вы рисовать, пока я говорю, не хуже, чем пока я молчу? Не усмехайтесь, сэр, вам здесь не положено усмехаться, вам положено отвечать — да или нет!

— Да, раз так, — сказал я не без свойственной мне резкости. — Я всегда рисую лучше, если слушаю интересную историю.

— Историю?! Я не собираюсь рассказывать вам никаких историй, я намерен сделать заявление. Заявление — это описание истинного положения дел, то есть прямая противоположность истории, каковая есть описание вымышленных событий. А я намерен изложить вам, что случилось со мной на самом деле.

И Бокшес, прежде чем приступить к рассказу, спокойно устроился в кресле, чем несказанно обрадовал меня. Его удивительная манера держаться и разговаривать произвела на меня тогда столь сильное впечатление, что я, пожалуй, сумею повторить его «заявление» и сейчас — почти теми же словами, какими он изложил его мне.

Рассказ законника о похищенном письме

Я уже некоторое время пробыл на службе, не важно, в чьей конторе, и решил открыть собственное дело в одном английском провинциальном городке, не стану упоминать, в каком именно. У меня не скопилось ни фартинга капитала, а мои друзья в тех краях были бедны и не могли принести мне ни малейшей пользы, за одним исключением. Этим исключением служил мистер Фрэнк Гатлифф, сын мистера Гатлиффа, местного судьи, — такого богача и гордеца было не сыскать на много миль окрест. Постойте, мистер художник, нечего тут кивать с понимающим видом. Вы не найдете ни одной живой души по фамилии Гатлифф. Я не желаю никого компрометировать, упоминая имена, — ни себя, ни других. Я назвал его первой попавшейся фамилией.