Когда Ницше плакал

ПИСЬМО ЭЛИЗАБЕТ НИЦШЕ ФРИДРИХУ НИЦШЕ

26 ноября 1882 года

Мой дорогой Фриц,

Ни мама, ни я уже несколько недель не получали от тебя известий. Сейчас не время тебе исчезать! Твоя русская обезьяна продолжает лгать о тебе. Она показывает всем эту фотографию, где ты и этот еврей, Рэ, запряжены ею, и шутит, что ты любишь испробовать ее кнут. Я говорила тебе, что ты должен забрать у нее эту фотографию, иначе она до конца наших дней будет нас шантажировать! Она везде и всюду выставляет тебя на посмешище, а ее любовник, Рэ, поет под ее дудку. Она говорит, что Ницше, всемирно известного философа, интересует лишь одна вещь — ее … — часть ее тела, я не могу заставить себя повторять ее слова, уподобляться ее развращенности. Догадывайся сам. Сейчас она открыто живет во грехе с твоим другом, Рэ, на глазах его матери — так им всем и надо. Разумеется, в ее поведении нет ничего неожиданного, по крайней мере для меня уж точно (то, как ты отнесся к моим предостережениям в Таутенберге, до сих пор причиняет мне боль), но игра заходит все дальше — она наполняет своей ложью весь Базель. Мне довелось узнать, что она написала письма Кемпу и Вильгельму. Фриц, послушай меня: она не остановится, пока ты не лишишься своей дотации. Ты можешь молчать, я нет: я собираюсь потребовать официального полицейского расследования ее отношений с Рэ! Если удача мне улыбнется—и мне нужна твоя поддержка, — она в течение месяца будет депортирована за аморальное поведение! Фриц, сообщи мне свой адрес.

Твоя единственная сестра,

ЭЛИЗАБЕТ

ГЛАВА 8

РАННЕЕ УТРО у Брейеров проходило по неизменному сценарию. В шесть утра булочник с угла улицы, пациент Брейера, приносил свежие, с пылу с жару Kaisersemmel. Пока муж одевался, Матильда сервировала стол, готовила для него кофе с корицей и выкладывала хрустящие треугольные булочки со сладким кремом и черносмородиновым вареньем. Несмотря на то что брак их трещал по швам, она всегда готовила мужу завтрак, а Луиза и Гретхен ухаживали за детьми.

Брейер, который все утро думал только о предстоящей встрече с Ницше, был настолько поглощен изучением книги « Человеческое, слишком человеческое», что едва поднял глаза, когда Матильда наливала ему кофе. Он молча позавтракал и только в конце трапезы пробормотал, что беседа с новым пациентом займет и обеденный перерыв. Матильде это не понравилось.

«Я так часто слышу об этом твоем философе, что уже начинаю волноваться. Вы с Зиги часами обсуждаете его! Ты работал во время обеденного перерыва в среду, вчера ты остался в кабинете, чтобы почитать его книгу, и пришел только когда обед был уже на столе; сегодня ты читаешь его за завтраком. И ты опять говоришь о том, что не придешь обедать! Детям нужно видеть своего отца, Иозеф. Прошу тебя, Йозеф, не зацикливайся на нем. Как на остальных».

Брейер знал, что Матильда намекает на Берту, но не только на нее: она часто обижалась на то, что он не может установить разумные ограничения на время, которое он посвящал пациентам. Он же считал неприкосновенной истиной посвящение себя пациенту. Если он брался лечить человека, то никогда не пытался обделить его необходимым временем и усилиями. Он мало брал за свои услуги, а с пациентами, которые испытывали серьезные финансовые трудности, работал и вовсе бесплатно. Иногда Матильде казалось, что она должна защитить Брейера от него самого, если ей хотелось, чтобы он уделял ей хотя бы какое-то время и внимание.

«На остальных, Матильда?»