Когда Ницше плакал

Брейер рассказал Ницше все, что с ним происходило. Почти все! Он начал было описывать, как наблюдал за Бертой и доктором Даркиным в саду Бельвью, но почему-то решил умолчать об этом. Так что в рассказ вошла только его поездка в Бельвью и импульсивный побег оттуда.

Ницше слушал, все быстрее кивая головой и закатывая глаза в сосредоточенном напряжении. Когда Брейер закончил свой рассказ, он не произнес ни слова, как если бы был разочарован.

«Фридрих, у вас пропал дар речи? Это с вами впервые. Я тоже сбит с толку, но я знаю только одно: сегодня я чувствую себя замечательно. Я жив. Мне лучше, чем когда-либо. Я ощущаю свое присутствие — я здесь, с вами, а не притворяюсь, что я здесь, думая втайне о Берте». Ницше выслушал его, но сам так ничего и не сказал.

Брейер продолжал: «Фридрих, мне тоже грустно. Я даже не хочу думать о том, что наши беседы прекратятся. Вам известно обо мне больше, чем кому-либо, и я ценю нашу связь. Но есть и еще одно чувство — стыд! Да, я выздоровел, но я испытываю чувство стыда. Мне кажется, что, обратившись к гипнозу, я обманул вас. Я пошел на риск, ничем не рискуя! Я, должно быть, разочаровал вас».

Ницше энергично покачал головой: «Нет, вовсе нет!»

«Я знаком с вашими стандартами, — возразил Брейер. — Вы просто не можете не думать, что я дал слабину. Я не раз слышал от вас вопрос: „Какое количество правды вы можете вынести?“ Даже в состоянии транса я не смог оправдать ваши ожидания. Я представлял себе, как пытаюсь проследовать по вашему примеру в Италию, пытаюсь зайти так же далеко, как это сделали вы, так далеко, как вам бы этого хотелось, — но мне не хватило духа».

Все еще качая головой, Ницше подался вперед, положил руки на подлокотник стула, на котором сидел Брейер, и сказал: «Нет, Йозеф, ты зашел далеко, — дальше большинства из нас».

«Я думаю, я дошел до предела своих далеко не безграничных возможностей, — отозвался Брейер. — Вы всегда говорили, что я должен найти свой путь и не искать единый путь или ваш путь. Может быть, работа, общество, семья — это и есть мой путь к смыслу жизни. Но мне все равно кажется, что я не смог, что я привык к комфорту, что я не могу смотреть на солнце истины, как это делаете вы».

«Да и мне порой хочется укрыться в тени».

В задумчивом голосе Ницше звучала грусть. Он тяжело вздыхал, и Брейер вспомнил о том, что они, два пациента, были связаны терапевтическим контрактом, в соответствии с которым только один из них мог излечиться. Может, еще не поздно, подумал Брейер.

«Фридрих, хотя я и объявил себя излечившимся, мне бы не хотелось прекращать общение с вами».

Ницше покачал головой — слабо, но решительно:

«Нет, оно исчерпало себя. Пришло время».

«Это будет эгоизмом с моей стороны, — возразил Брейер. — Я так много взял и так мало дал взамен. Но я знаю и то, что у меня было так мало возможностей помочь вам — вы совсем не хотели мне помогать, у вас даже не было приступов мигрени».

«Лучший подарок, который вы можете мне сделать, — это помочь мне разобраться в вашем выздоровлении».

«Я думаю, — ответил Брейер, — что самым мощным фактором стало то, что я понял, кто мой истинный враг. Когда я осознал, что должен бороться с истинными врагами — с временем, со старением, со смертью, — я пришел к пониманию того, что Матильда не противник, не спаситель, но попутчик, составляющий мне компанию в утомительном путешествии по реке жизни. Каким-то образом эта простая мысль выпустила из заключения всю мою любовь к ней. Сегодня, Фридрих, мне нравится идея о вечном повторении моей жизни. Наконец, я могу сказать: „Да, я выбрал жизнь для себя. И я сделал хороший выбор“».

«Да, да. Я понимаю, что вы изменились, — сказал Ницше, подгоняя Брейера. — Но я хочу понять механизм этого изменения».

«Я могу сказать только то, что в течение последних двух лет я был сильно напуган собственным старением, или, как вы сказали, „аппетитом времени“. Я сопротивлялся — но вслепую. Я нападал не на врага, а на свою жену, и в конце концов, в отчаянии, обрел спасение в руках того, кто мог спасти меня. — Брейер замолчал, почесывая голову. — Я не знаю, что добавить, разве что благодаря вам я нашел ключ к разгадке жизни: во-первых, желать необходимое, во-вторых, любить желаемое».

Ницше, пораженный словами Брейера, едва сдерживал волнение.

«Amorfati — люби свою судьбу. Йозеф, наше родство душ поистине сверхъестественно! Я планировал посвятить следующий — и последний в этом курсе занятий — урок именно Amorfati. Я собирался научить вас бороться с отчаянием, превращая „так это было“ в „так сделал я“. Но вы опередили меня. Вы стали сильным, может, даже созрели, — но… — Ницше запнулся, охваченный внезапным волнением. — Эта Берта, которая ворвалась в ваш разум и пленила его, которая не давала вам покоя — вы не рассказали мне, как изгнали ее».

«Это не имеет значения, Фридрих. Намного важнее то, что я перестал оплакивать прошлое и…»