Когда Ницше плакал

«Первым был Рихард Вагнер, который уже давно предал меня. Эта боль уже утихла. Двое других — Лу Саломе и Поль Рэ. Да, я имел в виду именно их. Но я притворился, что этот кризис пройден. Вот в чем заключается мой обман. Правда такова, что я так и не смог — до этого самого момента — разрешить этот кризис. Эта женщина, Лу Саломе, завоевала мой мозг и свила там гнездышко. Я так и не смог прогнать ее. Ни дня, а то и часа не проходит, чтобы я не подумал о ней. Большую часть времени я ненавижу ее. Я представляю себе, как набрасываюсь на нее с кулаками, как унижаю ее публично. Я хочу видеть ее поверженной ниц, умоляющей простить и принять ее! Иногда наоборот — я тоскую по ней, я представляю, как беру ее за руку, как мы плывем по озеру Орт, встречаем вместе рассвет на Адриатике…»

«Она — ваша Берта!»

«Да, она — моя Берта! Когда вы описывали свою одержимость, когда вы пытались вырвать ее с корнями из своего мозга, когда вы пытались понять, в чем ее смысл, вы говорили и за меня! Вы делали двойную работу — за себя и за меня. Я прятался, словно женщина, но стоило вам уйти, как я выползал из своего укрытия, ставил ноги в ваши следы и пытался идти вашей дорогой. Я был трусом, я полз за вами, оставляя вас одного перед всеми опасностями и унижениями этого пути».

По щекам Ницше бежали слезы, он вытирал их салфеткой.

Вдруг он поднял голову и посмотрел Брейеру в глаза:

«Вот моя исповедь, вот мой позор. Теперь вы понимаете, почему меня так интересует, каким образом вам удалось вырваться на свободу. Ваше освобождение может стать и моим освобождением. Теперь вы знаете, почему мне так важно знать, каким образом вы очистили свой мозг от Берты! Теперь-то вы скажете мне?»

Но Брейер покачал головой: «Я уже плохо помню, что происходило со мной в состоянии транса. Но даже если бы я и смог вспомнить все подробности, чем бы они могли быть полезны вам, Фридрих? Вы сами говорили мне, что не существует единого пути, что единственная великая истина — это та истина, которую мы находим для себя сами».

Склонив голову, Ницше прошептал: «Да, да, вы правы».

Брейер откашлялся и набрал в грудь побольше воздуха: «Я не могу рассказать вам того, что вам хотелось бы услышать, но, Фридрих… — Он замолчал, сердце его бешено колотилось. Теперь была его очередь выжимать из себя слова. — Мне нужно кое-то рассказать вам. Я тоже не был честен с вами, и пришло время исповедоваться и мне».

Брейеру в голову вдруг пришла ужасная мысль, что он может сейчас говорить или делать все, что угодно, — в глазах Ницше это будет выглядеть четвертым великим предательством в его жизни. Но отступать было поздно.

«Боюсь, Фридрих, что эта исповедь может стоить мне дружбы с вами. Молю бога, чтобы этого не случилось. Прошу вас, поверьте, что я рассказываю вам это из преданности, так как я не могу даже думать о том, что то, что я хочу вам сейчас рассказать, вы услышите от кого-то другого. Что вы в четвертый раз в своей жизни почувствуете, что вас предали».

Застывшее лицо Ницше напоминало маску смерти. Он втянул глоток воздуха, услышав первые слова Брейера. «В октябре, за несколько недель до нашей с вами первой встречи, я устроил нам с Матильдой небольшой отпуск в Венеции. Там, в отеле, меня ожидала странная записка».

Брейер достал из кармана пиджака послание Лу Саломе и передал его Ницше. Он видел, как Ницше читал и не мог поверить своим глазам.

21 октября 1882 года

Доктор Брейер,

Мне нужно встретиться с вами по неотложному делу. Будущее немецкой философии под угрозой. Давайте встретимся завтра в девять утра в кафе Сорренто.

ЛУ САЛОМЕ

Записка дрожала в руке Ницше, когда тот повторял: «Я не понимаю. Что… Что…»

«Сядьте, Фридрих. Это длинная история, и я должен начать рассказывать ее с самого начала».

В течение следующих двадцати минут Брейер рассказал ему обо всем — о встречах с Лу Саломе, о том, как от своего брата Жени она узнала про лечение Анны О., о том, как она умоляла его помочь Ницше, о том, как он согласился помочь ей.

«Вы, должно быть, думаете, Фридрих, что, наверное, не было еще врача, который согласился бы на такую странную консультацию. И в самом деле, когда я вспоминаю наш разговор с Лу Саломе, я сам не могу поверить, что согласился выполнить ее просьбу. Только представьте себе! Она просила меня изобрести лекарство от недуга, к медицине отношения не имеющего, и заставить не желающего лечиться пациента принять это лекарство, причем так, чтобы сам он ничего не заподозрил. Но каким-то образом ей удалось убедить меня. На самом деле она считает себя полноправным партнером в этом предприятии, и, когда мы виделись с ней в последний раз, потребовала отчет о прогрессе „нашего“ пациента».

«Что?! — воскликнул Ницше. — Вы недавно виделись с ней?»