Когда мы упали

– Никому не говори об этом, ладно? – Остин повернулся, и теперь я видела его лицо. Я чувствовала, что могу потеряться в его завораживающих итальянских глазах. Они казались такими темными, что почти отливали синевой. Волосы уже прилично отросли, и прядка цвета черного дерева упала на проколотую в двух местах бровь. В оливковую кожу были продеты серьги в виде булавок.

– Клянусь, это станет нашей тайной, – пообещала я.

Остин лишь недоверчиво усмехнулся.

– Очередная тайна к куче уже похороненных нами?

– Похоже, это у нас получается лучше всего, – вздохнула я.

Он улыбнулся. Я тоже растянула губы, радуясь, что он смог отыскать сейчас хоть что-то забавное. Ведь он явно страдал, потому что кто-то заболел. Мне отчаянно хотелось узнать, кто именно.

Я неосознанно потянулась и смахнула непослушную прядь волос с его лица. И тут же замерла, поняв, что сделала.

Отдернув руку, я покраснела.

– П-прости.

Остин сам пригладил разметавшиеся волосы.

– Так лучше? – хрипло проговорил он.

У меня внутри все перевернулось. Он прежде не вел себя так… почти дружелюбно.

На шее Остина я заметила еще одну геральдическую лилию, более декоративную. Восхищаясь замысловатыми листочками изящного цветка, я проговорила:

– Мне нравится этот символ. Он что-то значит для тебя, раз ты нанес его на кожу?

В глазах Остина появился блеск.

– Это эмблема Фиренцы… Прости, Флоренции. Так для тебя звучит привычнее. Той, что в Италии. Моя… мама оттуда родом.

Почему-то его ответ вызвал во мне грусть. Вероятно, из-за того, что в голосе Остина слышались отголоски страданий, когда он нерешительно говорил о маме.

О, нет… должно быть, все дело в ней…

Быстро осмотрев сад, я взглянула на Остина и попыталась разрядить мрачное настроение.

– Ты вообще слезешь сегодня с моих колен?

Я тут же пожалела о своих словах.

На лице Остина появилось смущение. Поднявшись, он убрал руки с моей спины. И я испытала чувство потери.

Чуть сдвинувшись в сторону, он привалился спиной к белой скамейке и задрал голову к небу. Глаза его, казалось, заблестели, и Остин пробормотал:

– Чертовы звезды.

Пытаясь понять, что его так разозлило, я тоже посмотрела вверх. Обычное ночное небо. Я не понимала, чем ему не угодили светящиеся газовые шарики. Остин оставался для меня настоящей загадкой. Снаружи – жесткий бывший Холмчий, весь в бандитских татуировках. Но он явно был способен любить, если настолько обезумел из-за болезни близкого человека.

Пока Остин разглядывал звезды, я изучала его самого. Он и правда казался поразительным. От итальянских черт смуглого лица до тела, покрытого, словно холст, замысловатыми чернильными узорами… от множества пирсингов до бросающихся в глаза черных тоннелей в ушах. Они мне больше всего нравились. Не знаю почему, но я всегда испытывала слабость к парням с тоннелями. Вероятно, попросту предпочитала темные, измученные души. Может, подобное притягивает подобное?

Скользнув рукой по траве, я сорвала одну былинку и подняла к небу, наблюдая, как в лунном свете зелень ее стала лишь ярче.

– Как ты сегодня здесь оказалась? – услышала я хриплый голос и повернулась к Остину.

Он сидел, глядя в землю, словно бы нервничал, задавая мне этот вопрос. Я пожала плечами, перекатывая в пальцах травинку.

– Просто виделась кое с кем, – уклончиво ответила я. Мне не хотелось говорить о психотерапевте. Это вызвало бы слишком много вопросов о прошлом.

Остин фыркнул и отвел взгляд, уставившись на фонтан. Кажется, его привлек каменный херувим, держащий вазу, из которой лилась вода.

– А ты? Почему ты здесь, Остин?

Вместо ответа Остин протянул руку и сунул под струю покрытые татуировками пальцы. И натянуто улыбнулся.

– Почему на фонтанах всегда куча пузатых карапузов? И непременно голых.

«Пузатые карапузы. Слышишь, Лексингтон? Остин замечает, что люди толстые. В конце концов, он спортсмен. И, в отличие от тебя, идеально сложен. Думаешь, сейчас, во время объятий, он не думал о том же самом? Не гадал, почему Лексингтон Харт такая толстая?»

– Эй! Лекси! – Остин коснулся моей руки, заставив вернуться в настоящее. И нахмурил темные брови. – Зачем ты так делаешь? – спросил он.

Во мне поднялась тревога.

– Что именно?

– Отключаешься. Замираешь на какое-то время и смотришь в пустоту.

Я не ответила. Вместо этого спокойно поймала его взгляд и спросила:

– Зачем ты здесь, Остин? И почему такой сломленный?

Остин тяжело сглотнул; я видела, как дернулся кадык под набитым на шее расправившим крылья голубем.

Кровь заледенела у меня в жилах.

Голубь.

Я вновь вернулась в тот день, когда меня против воли упекли в больницу. Но тут же выкинула эти мысли из головы.

Остин наклонился вперед, согнул ноги в коленях и обхватил их руками, будто создавая себе некую защиту. Пристально глядя в землю, он пробормотал:

– Мама на пятом этаже. Ее положили сегодня вечером.