Когда море отступает

Спускавшаяся с дюны молодая женщина столкнулась с Валерией. Они взглянули друг на друга в упор. Незнакомка была в ярко-желтом платье с вырезом «каре» над мягкими выпуклостями грудей. Кожу ее покрывал естественный загар. Она расстелила бледно-голубое мохнатое полотенце, затем изящным движением, в котором было, однако, что-то вызывающее, сбросила с себя платье. Где Абель мог ее видеть? В Кане? В Гавре? На приеме в редакции газеты? Нет, нет, утром! У Ворот Войны. Ну да! Молодая женщина в платье с парусниками… Сейчас на ней был синий купальный костюм: бюстгальтер и трусы. Она повернулась к Абелю спиной — кожа у нее была золотистая, цвета шампанского. Очаровательный торс наискось перерезала топкая полоска, рубец сантиметров сорок длины. Пройдя вместе с Валерией несколько шагов, Абель оглянулся на эту разрезанную и склеенную молодую женщину. Она принимала солнечную ванну. Она улыбнулась ему, как улыбаются другу, которого вы, наверно, увидите завтра или еще как-нибудь, когда вас с ним снова столкнет судьба, эта «роза на воле», как поется в старинной нормандской песне, в той старинной, вновь зазвучавшей песне, которую старик Себастьен играл на губной гармонике.

VIII

Двор «Морского черта», обсаженный тамариском, примыкал к дому с плоской крышей, невольно привлекавшей к себе внимание среди стольких остроконечных кровель. Однако внутреннее устройство этого кафе при отеле поражало своей необычностью еще больше, чем его внешний вид. Оно напоминало южный кабачок, испанскую фонду, неаполитанскую тратторию, франко-восточный ресторан где-нибудь на окраине Марселя, Неаполя или Алжира. На рекламных плакатах были изображены райские уголки для туристов: Сиди-Бу-Саид, Хаммамет, Джерба, — Одиссей не смел и мечтать о таких уголках, а в качестве противовеса тут же красовались, по всей вероятности, доставшиеся по наследству от прежнего владельца «Четыре времени года» Шере, изображенные в виде четырех пышнотелых дам, попавших в совершенно чуждую им среду. Над прилавком на кончике провода болталась колючая китайская рыба.

Приглушенный радиоприемник передавал последние известия:

«В Алжире не произошло ни одного печального инцидента во время торжественных похорон трех…»

Маленький человечек, черный, как чернослив, выключил радио.

— Начался сэзон прэкрасно, — сказал он. — Но только здэсь никогда нельзя знать, как все обэрнется. Дэ-э… Врэмя измэнчиво… Как ихнее море…. Вы не здэшний?

— Нет. И вы тоже?

— О, я! Я из Сиди-Бу-Саида. Там я дэржал рэсторан. Сущий рай, сударь.

Выговор у него был то грубый, то мягкий, временами приятный, временами режущий слух, — это мог быть выговор и сицилийский, и мальтийский, и неаполитанский, совсем как его заведение. А какой он, помимо всего прочего, комедиант! Он придал своему лицу жалобное выражение — такую мину делает актер, который переигрывает, плохой актер:

— Пришлось продать. С убытком. А все из-за этих надувал. Из-за французских торговцев. Тша!

Абель сделал неопределенный жест в знак того, что разговор его интересует, но что у него нет на этот счет своего мнения.

— Да, а Бургиба-то как нас! Когда ему дали нэзависимость, он сделал руками… вот этак! Он дал понять, что мы его… не могу сказать при дама!

Независимость? Бургиба? Марокко? Абеля восхитил жест хозяина, а хозяин еще повторил его несколько раз, всем своим видом являя тот тип прожженного мошенника, над выработкой которого должно было потрудиться несколько поколений пройдох из средиземноморских портов: правая рука у него была раскрыта, ладонь он держал совершенно ровно, затем бил ею по левой — левую он сделал трубочкой, — а кончалось все недвусмысленной четвертью оборота правой руки — как бы в знак того, что кого-то придавили крышкой… Валерия недоумевала, но Абель-то отлично понял, что означал этот жест.

Абель все стоял и чему-то улыбался — волосатый карапуз хозяин и его рассказы успели ему надоесть. Алмазная иголка перескочила через бороздку на пластинке его памяти. Несколько дней назад в Гавре на набережной редакция газеты «Париж — Нормандия» принимала у себя сто двадцать одного канадца, мужчин и женщин, приехавших по приглашению Канадско-нормандского общества, из них двадцать четыре человека носили фамилию Леклерк. Стоило кому-либо позвать: «Леклерк! Леклерк!» — тотчас оборачивалось двадцать однофамильцев! Ведь тут были еще и туземные Леклерки! После первой же приветственной речи выяснилось, что здесь присутствуют три таких Леклерка: заведующий отделом спорта, фактор типографии и агент по распространению. Редактор положил цветы под мраморной мемориальной доской с именами служащих, погибших на двух последних войнах. Среди них оказалось два Леклерка.

А что было потом! Из автобуса они видели колбасную Леклерка, прачечную Леклерка, контору Леклерка по перевозке вещей, похоронное бюро Леклерка, — право, можно было подумать, что эту фамилию носил Адам! Сосед Абеля, мясник из Труа-Ривьер, прочитав свою фамилию под выкрашенной золотой краской головой быка, взыграл духом: