Когда море отступает

Абель ходил взад и вперед, переступал через груды мокрых водорослей, подходил к самому морю, дышал морским воздухом. У самого канала уцелел дот, простреливавший весь пляж. Купальные кабинки носили вышедшие из моды имена: «Элоиза», «Аманда», «Леопольда»… Абелю доставляло удовольствие ласковое прикосновение сухого потрескавшегося дерева к ладони. Он остановился, снял обувь, подвернул брюки. Раздавленные голубые раковины, вмятая в песок скорлупа, гниющие крабы — как все это знакомо! Перед канадцами — десять метров сухого песка, до которого не доходит прилив. А они — в мире песка мокрого, они вязнут в этом песке, возле подвижной границы довременных водорослей, положивших начало жизни на земле.

Он ходил взад и вперед, от сухого пески до влажного пляжа и обратно, до влажного пляжа, где старухи в пыльных черных платьях громко разговаривали, не глядя на море. Пухленькая мещаночка окуналась и кричала при этом, как маленькая девочка от щекотки. Абель сел напротив высохшей жабы. Валерия расположилась возле него и приняла позу, какую обычно принимают женщины, садящиеся на берегу моря: поджала под себя ноги, колени сдвинула, а на колени крест-накрест положила руки.

— Узнаете? — робко спросила она.

Он стал подыскивать слова:

— Нет! Нет, Валерия. Ничего не узнаю! Я думал, что место, где ты рисковал жизнью… такое место забыть нельзя. Стало быть, я ошибался, Валерия! Кто высаживался здесь, на берегу ада, тот был убежден, что погибнет…

У Абеля опять начал косить глаз — для этого не умевшего лгать великана, то был тревожный знак неуверенности, слабости, болезненности.

— Простите, Валерия… Я… я говорю глупости… «Тот»… Я сказал «тот». Я имел в виду и его…

Какой он был чуткий человек при всей своей грубости! В этом она убеждалась все больше и больше. Ей приходилось гнать от себя мысль, что какая-то часть. Жака таилась в Абеле, что это было для Жака средством напомнить ей о себе.

«Берег ада…» Пухлячка старалась расшевелить одинокого мужчину с белыми волосами, в белой рубашке и фланелевых брюках. Девушки загорали. Дети делали из песка пирожные.

Абель сдирал себе кожицу с губ. Настала пора все ей рассказать, а это было ему тяжело.

— Мы продвигались шаг за шагом, по брюхо в воде. Ползком, конечно! Вода настигала нас, потому что был прилив…

— И Жака тоже?

Он сухо ответил:

— И Жака так же, как всех остальных!

И добавил с выраженном крайней усталости:

— Научитесь, наконец, понимать то, что я говорю, Валерия.

— Последние три дня куда вы только меня ни таскали! — сказала она. — И в каждом селе вы говорили: «Нет, не то».

— Мы составляли часть особого десантного отряда… Большинство погибло. Пять лет назад я обратился к уцелевшим. Ответил мне только один. Он ничего не помнил.

— Вам не пришло на память даже название села?

— Оно кончается на «вилль» — вот и все. В Квебеке я представлял себе ясно местность. И я был уверен, что все найду. Инстинктивно. Чутьем, понимаете? Черта с два! Соответствуют моему представлению плоский берег, водоросли, блохи в песке, чайки да прибой. Но ведь все это тянется на десятки километров!

— Жак был убит не на берегу?

— Нет. За Каном. Я же вам сказал: в одном из местечек, которое кончается на «вилль». Их тут сотни! Нормандия — это сплошные Леклерки и местечки, кончающиеся на «вилль»!

Абель закрыл глаза… Удрать бы куда-нибудь! Все равно куда. Как в тот страшный день. Тогда ему казалось, что целят только в него. Он не знал, что тысячам его товарищей по оружию приходилось играть в жуткие жмурки, так же как их отцам — после Вердена, Диксмуйдена, Фер-Шампенуаз, Эпаржа или Вими, так же как их дедам и дедам их дедов — вплоть до Фермопил, всем пришлось пройти через это несоответствие воспоминаний жизни, ибо жизнь идет споим чередом и ей на все наплевать! Память давала своим представлениям застыть — так она уберегала их от забвения, а жизнь заравнивала окопы, изменяла вид кладбищ, распределяла, покупала и продавала убытки, причиненные войной! Она сбрасывала мертвых на пустынные острова прошлого и продолжала идти с попутным ветром.

Морщинистый лоб стал круглым от мучительного напряжения.

— Местечко, оканчивающееся на «вилль». Колокольня остроконечная. В Аснелле я вздрогнул. Да это же двойник моей колокольни! Моя состояла из двух частей: нижняя часть, цоколь, — четырехугольная, с углами довольно тупыми, а та, что над ней, — сужающаяся кверху, восьмигранная. Крыша церкви, над которой возвышается эта двускатная колокольня, — темная. Крыша колокольни — голубая. Прихожан становилось все больше, и, по-видимому, именно это заставило духовенство в несколько приемов расширить храм, и вот выросли три пристройки, под углом к главному зданию, — возникла мягкая волнистая линия. Ну, а кровли… Смотрите: вот так… Очень симметрично. Скат колокольни почти отвесный. Это шпиль. Потом он ломается, образуя угол в сорок пять градусов. Вот так… Затем идет черепичная крыша церкви, и четырьмя уступами церковь постепенно спускается к кладбищу.

Валерию поразил навязчивый, мучительный, почти бредовой по своей четкости характер этого видения.