Когда дыхание растворяется в воздухе. Иногда судьбе все равно, что ты врач

РАЗВЕ СМЕРТЕЛЬНОЕ ЗАБОЛЕВАНИЕ НЕ ИДЕАЛЬНЫЙ ПОДАРОК ДЛЯ МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА, ВСЕГДА ЖЕЛАВШЕГО ПОНЯТЬ СМЕРТЬ?

Никто не интересовался моими планами, и я радовался этому, так как планов у меня не имелось. Хотя теперь я мог ходить без трости, меня все равно мучила неуверенность. Кем я стану и на какой срок? Инвалидом, ученым, учителем, биоэтиком? А может, снова нейрохирургом, как советовала мне Эмма? Неработающим отцом? Писателем? Кем я мог стать? Как врач, я примерно представлял, что испытывают пациенты со смертельными заболеваниями, и мне всегда хотелось быть рядом с ними в минуты, когда они начинают задумываться над ответами на эти вопросы. Разве смертельное заболевание не идеальный подарок для молодого человека, всегда желавшего понять смерть? Есть ли другой способ понять ее лучше, чем существовать с ней бок о бок? Однако я и представить себе не мог, как это будет тяжело и сколько мне придется постичь ранее неизвестного. Я всегда представлял себе работу врача как что-то вроде соединения двух участков рельсов, необходимого для обеспечения пациентам безопасного путешествия. Я не ожидал, что встреча с собственной смертью так сильно меня дезориентирует и собьет с толку. Я думал о себе в молодости: тогда я был человеком, который хотел «выковать в кузнице моей души несотворенное сознание моего народа»[58]. Заглядывая себе в душу теперь, я находил там слишком хрупкие инструменты и слишком слабое пламя, чтобы выковать даже собственное сознание.

Заблудившись в чаще тайн своей смерти и отчаявшись найти ответы на вопросы в науке – о межклеточных контактах и бесчисленных кривых статистики выживаемости, – я снова обратился к литературе. Я прочитал «Раковый корпус» Александра Солженицына, «Неудачников» Стэнли Джонсона, «Смерть Ивана Ильича» Льва Толстого, «Разум и космос» Томаса Нагеля, книги Виталия Вульфа, Франца Кафки, Роберта Фроста, Фулка Гревилла, мемуары онкологических больных – в общем, все, что когда-либо было написано о смерти. Я надеялся, что книги сделают смерть понятнее, помогут мне найти способ снова обрести себя и медленно, но верно начать двигаться вперед. Возможность испытать все на собственном опыте на время отдалила меня от литературы и научной работы, но вскоре я осознал, что по-настоящему понять полученные мной впечатления я смогу только тогда, когда выражу их средствами языка. Хемингуэй похоже описал этот процесс: по его мнению, сначала необходимо получить богатые впечатления, затем осмыслить их и, наконец, написать о них. Чтобы двигаться вперед, мне нужны были слова.

РАСТУЩАЯ НЕУВЕРЕННОСТЬ В БУДУЩЕМ УБИВАЛА МЕНЯ: ЧТО БЫ Я НИ ДЕЛАЛ, ТЕНЬ СМЕРТИ НЕ ОТСТУПАЛА НИ НА ШАГ.

Итак, в тяжелые времена литература вернула меня к жизни. Растущая неуверенность в будущем убивала меня: что бы я ни делал, тень смерти не отступала ни на шаг. Но я помню момент, когда переполняющая меня тревога отступила и казавшееся бескрайним море неуверенности разлилось передо мной. Однажды я проснулся, охваченный болью и, как всегда, не в силах строить никакие планы дальше завтрака. Мне в голову пришла мысль: «Я не могу так продолжать», и тут же я вспомнил заключительные слова из романа Сэмюэла Беккета «Безымянный», который я читал еще в университете: «Необходимо продолжать, я буду продолжать». Я встал с постели и сделал шаг вперед. Вновь и вновь я повторял про себя эти строки: «Необходимо продолжать, я буду продолжать».

В то утро я твердо решил вернуться в хирургию. Почему? Потому что я мог это сделать. Потому что в этом заключалось мое предназначение. Потому что мне нужно было научиться жить иначе и понять, что, хоть смерть и неотступно следует за мной, я буду продолжать жить.

В течение следующих шести недель я занимался по новой программе ЛФК, разработанной специально для того, чтобы я снова смог работать в операционной: стоять часами, манипулировать крошечными предметами, умело вкручивать транспедикулярные винты[59].

ПОСЛЕДУЮЩАЯ КОМПЬЮТЕРНАЯ ТОМОГРАФИЯ ПОКАЗАЛА, ЧТО ОПУХОЛЬ УМЕНЬШИЛАСЬ ЕЩЕ СИЛЬНЕЕ.

Последующая компьютерная томография показала, что опухоль уменьшилась еще сильнее. Просматривая снимки вместе со мной, Эмма сказала: «Я все еще не знаю, сколько вам осталось, но прямо перед вами ко мне заходил пациент, который принимает «Тарцева» вот уже семь лет без каких-либо проблем. Конечно, вы еще не так свыклись со своим раком, но при взгляде на вас мне кажется, что говорить о десяти годах жизни не было бы сумасшествием. Возможно, вы столько не проживете, но такая цифра не представляется безумной».