Когда бог был кроликом

— Нет, конечно. Мама и папа говорят, что так надо.

— Куда вы едете? — спросила она и так стиснула кролика, что он начат вырываться.

— В Корнуолл.

— Я тебя больше никогда не увижу, — сказала она и уронила бога на пол.

— Блин, — буркнул он и спрягался под коробкой.

Она сгорбилась, опершись локтями о колени.

— А как же Атлантида? Мы ведь хотели найти ее вместе.

— Может, она в Корнуолле, — предположила я. — Найдем ее там.

— Нет ее в Корнуолле!

— Почему нет?

— Потому что нет. Это должно быть только наше место. Как ты не понимаешь? Наше, а не общее!

Она начала топать ногами, охваченная злостью, той злостью, которую часто угадывал мой брат, когда играл с нею. Это была особая избыточная энергия, опасная сила, способная превратить любую игру в войну.

— Не бросай меня, Элли, — попросила она. — Пожалуйста, не бросай. Ты не представляешь, что со мной будет.

Что я могла ответить ей? Я только протянула руку. Жест получился глупым и мелодраматичным.

— Я очень люблю тебя, — неуклюже сказала я.

Это прозвучало жалко.

— Нет, не любить! — крикнула она. — Ты такая же, как они все!

Она вскочила и бросилась прочь из комнаты.

Я бежала за ней до забора, звала, просила остановиться, умоляла, но все напрасно. Она убежала. Передо мной словно захлопнулись ставни, и до самого моего отъезда она будет жить за ними.

Мы ни разу не попросили показать нам фотографии, не пытались расспрашивать о доме, о нашей новой жизни и даже о школах, в которых будем учиться; мы слепо доверились родителям, именно так, как они просили, и позволили им вести нас в неведомое место к неведомой новой жизни. Я стояла на пороге своей комнаты и разглядывала ее; мне было грустно, и я уже чувствовала себя чужой. Я уложила в сумку игрушечного Ориноко — моего любимого вумбла[9], щетку для волос, фотографии и коробку со всякими пустяками, малоценными, но умеющими пробуждать воспоминания; подумав, я добавила к вещам купальник и солнечные очки, а пластиковые шлепанцы решила не брать, чтобы купить в каком-нибудь прибрежном магазинчике новые. Со всеми остальными вендами я расставалась легко и даже радостно. Тогда я не видела ничего странного в том, что ребенок в возрасте девяти лет и восьми месяцев радуется возможности начать жизнь заново. Я набросила на плечи пляжное полотенце и присела на кровать. Я была готова ехать, оставалось только подождать двенадцать дней и три часа. Я закрыла глаза и услышала крики чаек.

Грузчики сделали все за нас и упаковали нашу жизнь с профессиональной сноровкой. Я заглянула в фургон, перед тем как его двери закрылись, и удивилась тому, как мало мы нажили за все эти годы: составленное вместе имущество казалось скудным и жалким. Там еще не было солидного и тяжелого пианино, не было картин, которые украсят стены, не было толстых ковров, которые положат на холодные каменные полы. Не было торшеров, которые станут разгонять тени в темных углах, и тяжелых викторианских сундуков, в которых будет храниться белье, переложенное мешочками с лавандой. Все эти вещи еще не были нашими, но уже скоро они украсят нашу новую жизнь.

— Пять минут, Элли, — сказал отец, покончив наконец с прощальными рукопожатиями, пожеланиями и шутками.

Я посадила бога в коробку и поставила ее на заднее сиденье, и, перед тем как я прикрыла его одеяльцем, он успел сказать:

— Оставь что-нибудь здесь. Обязательно надо оставить что-нибудь здесь, Элли.

— А что?

— Что-нибудь.

Я схватила брата за руку, и мы бегом вернулись и дом. Наши шаги казались непривычно громкими в опустевших комнатах. Я остановилась и огляделась вокруг. Как легко, оказывается, заканчивается жизнь. Надо просто уехать и все оставить — все, что было твоим домом.

— Пошли, — позвал брат, и я побежала за ним.

Он закрутил крышку на маленькой красной банке из-под печенья и зарыл ее у ограды, в тени дома. Сверху он положил несколько кирпичей и для маскировки набросал грязи и листьев.

— Как ты думаешь, ее когда-нибудь найдут?

— Нет. Ее невозможно найти, если не знать, где искать. Что ты в нее положила?

— Фотографию. А ты?

— Секрет.

— Так нечестно.

— Нечестно, — согласился он и как-то странно на меня посмотрел.

Мне показалось, что он начнет меня щекотать или даже ударит, но ничего такого не случилось. Вместо этого он протянул руку и обнял меня, и я немножко испугалась. Как будто он прощался и со мной тоже.

Я не думала, что она придет проводить меня, я запрятала эту надежду куда-то далеко-далеко, между старыми полотенцами и постельным бельем, но, когда я услышала такой знакомый топот ее бегущих ног, мое сердце подпрыгнуло и замерло в груди. Она выкрикнула мое имя, громко, отчаянно, и, раскинув руки, я бросилась ей навстречу.

— Прости, что опоздала, — тяжело дыша, сказала Дженни Пенни. — Это все мои волосы.

Мы стояли и молча смотрели друг на друга и не произносили ни слова — боялись, что оно причинит боль.

— А у меня новые туфли, — наконец проговорила она и всхлипнула.

— Какие красивые, — сказала я и взяла ее за руку.