Кофейные истории

Что ж, не только я страдала от духоты.

…мне и в прошлый раз почудилось, что серьги с солнечными камнями излучают слабое тепло, а печатка – обжигает холодом, как ледышка, но теперь это ощущалось чётче. Сонливость то накатывала волнами, то отступала; свечи на столе порой начинали потрескивать, и пламя изгибалось, словно на сквозняке, порождая чудовищные тени. В какую-то секунду тело как бы онемело, и я при совершенно ясном сознании не могла даже пальцем шевельнуть. Силуэт Лайзо по кромке вспыхнул мертвенной зеленью; близко-близко прогремел раскат грома – и почти сразу же хлынул дождь.

И я уснула.

…только что была ночь, и вдруг становится день – тоже летний, но пасмурный и прохладный. Небо серое, низкое, подвижное, беспокойное; ветер полощет гибкие ветви деревьев, гнёт непокорные верхушки.

В сыроватом дёрне – глубокие отпечатки подков.

– Я же говорила, что из этой затеи ничего не выйдет! Лошади меня боятся, Иден!

Он смеётся, ослабляя узел платка на шее:

– И впрямь! А Рэйвен говорил, что этот жеребец совершенно бесстрашный.

– А мой брат говорил, что на всякого жеребца найдётся своя узда, – отвечает женщина, маленькая, светловолосая… но вовсе не хрупкая: её свет – белизна раскалённого металла и струящегося пепла, а слабость – иллюзия. – Правда, он это о женитьбе говорил… Вот странный, сам-то женился по любви.

Они умолкают; в воздухе появляется горечь – привкус грусти и воспоминаний, которые хочется оставить далеко позади, и никогда не возвращаться к ним.

Ветер полощет высокую траву, гонит по небу тучи.

– Если с конной прогулкой не вышло, – говорит мужчина с ясными и холодными глазами, – может, пройдёмся так? Река недалеко.

– Пройдёмся! – вскакивает она, неловко прижимая кулаки к груди. – Я прикажу… то есть попрошу собрать нам с собой корзинку со съестным, перекусим на берегу. Ах, да, и накидка! Надо взять накидку.

– И мне, – кивает мужчина. И добавляет: – Зябко.

К крыльцу они идут рука об руку, на пороге долго топчутся, то исчезают внутри, то вновь появляются, запрокидывают головы, смотрят, смотрят, точно солнце выманивают из-за подвижной серой пелены. Или – вымаливают.

Такие сильные – но озябшие, потерянные.

Мне становится их жаль.

Накрапывает дождь.

Маленькая женщина забирает корзинку, слишком большую для тонких запястий; из дверного проёма птицей выпархивает накидка, обнимает плечи, точно крыльями. Мужчина оправляет её заботливо, затем перехватывает плетёную ручку, отбирает тяжёлую ношу мягко, но настойчиво.

Ветер полощет тучи, выбивает из них дождь.

Двое идут сквозь морось, пока не исчезают.

Холодно.

Я очнулась со странным ощущением – то ли с предчувствием скорого краха, то ли с полустёртыми воспоминаниями о непосильном горе. Сон точно отпечатался во мне: казалось, что стоит прикрыть глаза – и он начнёт разворачиваться заново, как в театре, от первой сцены до последней.

«Вот только к чему? – пронеслось в голове. – Что всё это вообще означало?»