Кофе на утреннем небе

– Ну, да, благородная миссия. Задолбало. Вчера освещала субботник во дворике спального района. Завтра ещё какая-нибудь садово-парковая статья.

– Надо же с чего-то начинать.

– Ага, посадил дерево, построил дом, вырастил сына. Это всё не про меня.

– Хочешь освещать светскую жизнь? – заняли столик у окна. Я смотрел в окно, Алиса на меня, официант на нас. Он принёс меню.

– Да, не так уж и многого я хочу, но как терниста туда дорога, – достала из сумочки журнал Алиса и показала мне статью об открытии Венецианского фестиваля.

– Не печалься, у тебя всегда есть я, – стал я сравнивать развороты журнала и меню. И в том и в другом итальянская кухня: в одном кино, в другом вкусы.

– Знаешь, как меня зовёт главред? Алисёнок. Противный усатый дядька. Напихают в имя уменьшительно-ласкательных суффиксов, всё равно что на чашку кофе пять ложек сахара, приторно, знали бы, какая я на самом деле, – Алиса пересела мне на колени, – ещё эта диссертация, в которой ещё никто не валялся.

– Как тебе удаётся всё успевать?

– Я не трачу время на всяких мудаков, – провела Алиса рукой по моей шее.

– Ты про главреда? Ладно, я что-нибудь придумаю. Но сначала надо перекусить.

* * *

Осень уходила, оставляя жёлтые следы на мокром асфальте, по которому она прошла босиком. Октябрь был тем кленовым демисезонным пальто, в котором уже было прохладно. Деревья словно поднятые наспех с утра с торчащими вихрами своих причёсок на лысеющих головах больше были похожи на цветастые пугала, они пугали птиц. Те сбивались в стаи и поспешно покидали места рождения. Месторождения их не держали. Для них более важным было ощутить радость и высоту полёта, которые в нашем климате можно было набрать только весной. Пернатые слились, ушли в точку, за бугор, на юга. Мне тоже хотелось туда, где всё ещё можно было бы ходить в трусах и майке, как в тёплой квартире, в которой круглой год отопление. Я потрогал батарею. Та была горячей. Горячие батареи – первый признак зимы.

Паранойя цивилизованному человеку вскакивать ни свет ни заря, бежать на охоту, выполнять долг, который ему навязало общество, нестись на работу, о которой в детстве он даже не знал, не говоря о мечтах. Я пережил этот момент и теперь мог себе позволить явиться к себе на службу в любое время или вовсе остаться дома. Я служил сам себе и ещё немного людям, которые читали. Мне всегда было приятно видеть свои книги в руках других людей. В моих руках уже полчаса был руль. Я ехал на работу.

Когда я зашёл в кабинет, то обнаружил в своём кресле Катю, которая одним ловким движением уволила меня на несколько минут с поста главного редактора. Она сидела закинув одну ногу на другую и скрестив руки на своей прикрытой блузкой груди. Пиджак был расстёгнут. Она тут же поднялась и начала поправлять причёску.

– Ну что это, Катя?

– Хотелось побыть немного в роли директора.

– Я не об этом. Что за закрытая поза, руки скрещены, это же ваши крылья.

– Раньше вы говорили, что мои крылья – это мои ноги, стоит ими только взмахнуть.

– Не важно, руки, ноги, они должны быть свободны.

– Вы хотите сказать: «Свободна!»

– Я намекаю, что они не свободны.

Она любила меня, а я не знал, что с этим делать. Не знал, куда от этого деться. Как это использовать в мирных целях. Этот ядерный потенциал, этот ядерный реактор. Я заказывал себе чай или кофе. Кофе у неё получался отменный, потому что она варила его с любовью, с любовью ко мне. Хотя и безответной. Мне надоело делать вид, что я этого не замечаю:

«– Катя, ты любишь меня?

– Нет, с чего вы взяли, Максим Соломонович?

– Я ещё не взял. Не гони лошадей.

– Так возьмите», – прокручивал я возможный диалог в голове.

Любовь с десяти до шести вечера. На уровне её приглашений и моих отказов, её девичьего тепла и моей профессиональной холодности. Служебные романы я считал самыми низкосортными из всех существующих. В общем, я её не любил… ещё не любил… ни разу.

– Катя, место, – рявкнул грозно я.

Она села обратно.

– Какая яркая помада! Хочешь кому-то понравиться?

– Нет, стереть поцелуи бывших, – пришла она в себя. – Я вот бумаги принесла.

– Что там?

– Бумага.

– Хорошо, оставь, я посмотрю. Жду с нетерпением кофе.

Когда сквозняк унёс последние ароматы Франции, я сел в ещё тёплое кресло. В этот момент сработала сигнализация, будто я сел в чужое, звонил мой телефон.

– Да, Тим, привет, как ты?

– Потихоньку. Как сам? – ответил мне фа-диезом из трубки знакомый голос старого друга Владимира, который был главным редактором одного популярного глянцевого журнала. И не дождавшись ответа, добавил: – Я тебе рукопись романа отправил, помнишь, я говорил про одну молодую писательницу?

– Помню. Хорошо, почитаю.

– Можно не читать, сразу в печать.

– Хорошо, напечатаю. А сколько тебе надо её напечатать?

– Две тысячи для начала. Кину в свою сеть.

– Надеюсь, женщина того стоит.

– Она стоит дороже.

– А твоя?

– Моя вообще не продаётся, уже, – добавил, приставив себя к Алисе, как тот самый уменьшительно-ласкательный суффикс. Что-то было в ней трогательное, как в красивых детях, которых хотелось всем потискать, чтобы услышать их сладкий заразительный смех.