Кодекс принца. Антихриста

Мама непрестанно ахала и спрашивала меня о «впечатлениях». У меня их вообще не имелось – разве что от ее непрерывного оргазма, который я не смог бы не то что испытать, а даже сымитировать. Но надо было что-то отвечать, и я выдавливал из себя: «Красиво», чувствуя, что говорю невпопад, особенно когда мы задерживались перед экспонатами, посвященными принесению человеческих жертв. Однако родители, похоже, были в восторге от моего мнения. Я пришел к выводу, что они думают так же и, стало быть, у них плохой вкус.

Во всех музеях царил один запах – пахло мумией. Даже в отсутствие мертвых тел – что было редкостью в этих местах, где покойники считались высшим шиком, – все равно воняло смертью, и не волнующей смертью кладбища, не лютой смертью поля битвы, а скучной, официально увековеченной смертью.

Если моя мать приходила в экстаз от одного вида древностей, то отец, насколько я понял, прикидывался. Он смотрел на весь этот хлам вежливо-отсутствующим взглядом и оживлялся, лишь читая вслух музейные комментарии. Я убедился в этом в десять лет, когда мы осматривали выставку примитивного искусства. В одном углу стояли какие-то отвратительные палки, украшенные грубыми узорами. Папа подошел поближе к этому безобразию – возможно, от недоумения, что такое вообще могут выставлять. «Острова Самоа, резные сваи, – громко прочел он табличку. – Жюли, Батист, идите сюда, посмотрите. – И добавил, без малейшей иронии, без подтекста: – Какие великолепные резные сваи».

Помню, как мы с сестрой ошеломленно переглянулись. Папа говорил точь-в-точь как профессор Мортимер, герой комикса Эдгара Пьера Жакобса, в Каирском музее. Шпарил наизусть заученную роль.

Сказать по правде, если мне что и было интересно в музеях, так это поведение родителей. И их неизменный комментарий на обратном пути в машине: «Эти выставки все-таки утомительны, но хорошо, что дети посмотрели. Батисту так понравилось!» В основе культуры лежит недоразумение.

Короче говоря, будь музеи просто скучны, я бы их не возненавидел. Я ничего не имею против скуки, но скучать, чувствуя себя обязанным выказывать интерес, – вот это сущее мучение!

Покончив с кофе и с досужими размышлениями, я поднялся в кабинет. Открыл телефонную книжку на букве I и продолжил прерванную вчера работу. Я прижимал телефонную трубку к уху, как будто прослушивая прошлое Олафа. Моя сверка попахивала паранойей, но мне это занятие нравилось. Уж точно куда интереснее музея. Мои пальцы резво выстукивали номера, останавливаясь при первом же расхождении с мелодией, которую я не терял надежды услышать. Наверное, я походил на взломщика, подбирающего код к сейфу.

I.J.K.L.M.N.O.P.Q.R.S. Дело пошло быстрее, чем вчера, у меня выработался навык. Надо сказать, что списки K и особенно Q были предельно кратки. Мне случалось, забывшись, набрать номер до конца и дождаться ответа. Извинившись перед незнакомым голосом, я вешал трубку.

Я превратился в автомат и полностью отключился от действительности, как вдруг наконец узнал мою декафонию. В мозгу сработал сигнал тревоги, и я тотчас отсоединился. Чей же номер я набрал? Sheneve Georges – значилось в книжке. Какой национальности может быть обладатель такой фамилии? Как она произносится? Шеневе? Шенев? Сенв? А Georges – это Джордж или наш старый добрый Жорж? Сказано в точку: имя самое что ни на есть стариковское.

Надо позвонить этому человеку. Но мне не хватало духу. В конце концов, это могло быть просто совпадение. И потом, я еще не добрался до конца телефонной книжки. Между этим Sheneve и Z могли быть еще номера, которые лягут на мою мелодию. Нет, это вряд ли, я просто трушу, вот и ищу отговорки. Ну же, неужели зря старался? Наверняка именно этому человеку звонил Олаф за минуту до смерти из моей гостиной.

Я глубоко вдохнул и набрал мой траурный марш. В трубке раздался длинный гудок. В последний раз он сработал от кнопки повтора моего домашнего телефона. Автоответчика не было, это я уже знал. Я начал надеяться, что снова никто не подойдет, и тут трубку сняли. Ответила женщина:

– Алло?

– Добрый день, мадам. Будьте добры, я могу поговорить с Жоржем?

– Кто его спрашивает?

– Олаф Сильдур у аппарата.

Повисло странное молчание.

– Минутку, пожалуйста.

Я услышал удаляющиеся шаги. Голос принадлежал даме в возрасте, лет шестидесяти, не меньше. Снова шаги, другие, приближающиеся. У меня на несколько секунд панически зашлось сердце.

– Вы не можете быть Олафом Сильдуром, – сказал в трубке монотонный голос пожилого мужчины.

– Я Олаф Сильдур, – ответил я, не протестуя, а утверждая.

– Олаф Сильдур умер.

Я чуть было не спросил: «Откуда вы знаете?» Но прикусил язык и невозмутимо повторил:

– Я Олаф Сильдур.

Молчание.

– Я догадываюсь, кто вы. Смотрите, мсье, осторожней. Не так просто стать Олафом Сильдуром.

Голос клокотнул многозначительной насмешкой. Раздались короткие гудки: трубку повесили. У меня рука зачесалась сразу же перезвонить. Не знаю почему, но мои первые побуждения всегда донельзя глупы.