Кочубей

– Граф Потоцкий приехал, граф Забела, граф Четвертинский, граф Жаба-Кржевецкий, князь Збаражский, граф Замбеуш, князь Радзивилл и много других.

– То все зичливые приятели, не забывают меня, спасибо!

– О, ясневельможный, тебя забыть, тебе все покоряется: ты друг и приятель короля польского, любимец шведского и русского, недаром же все они присылают к тебе послов.

– Ну, правда твоя, Заленский, до какого только часу все они почитают меня искренним приятелем… вот и московский царь… Но знаешь ты меня лучше, может быть, чем кто другой… Ну вот, что хочу сказать тебе, Заленский, слушай: сейчас был у меня пан, который больше всего на свете боится жены своей, пан Кочубей; он уверен, что я его больше всего на свете люблю, счастлив дурень думкой!.. А Кочубей еще счастливее и дурня… жаль только, что жена совсем его замучила; он говорил, что приехал с Ирклеева, был в Полтаве, в Диканьке, народ восстает против меня! Слушай же, найди мне человек с десять верных и добрых компанейцев и послать их в города, переодев простыми казаками, да наказать, чтоб за всеми зорко примечали, а паче всего за полковниками и попами. Вот, может быть, и поп Иван найдется, все будет пожива катови, а казакам и народу диво да любо глядеть, как голова от шеи отскочит. Завтра казнить Соломона; и распусти слух, что сам царь повелел немедленно, как только получится указ, казнить Соломона: от-то лучше, будут говорить, хотя завтра и праздник и мои именины, а я таки все исполняю царский указ: не дремлет, дескать, гетман, скажут, да и сами спать не захотят…

– Так это святая правда! – сказал иезуит.

– Завтра же разослать компанейцов и выслать по дороге к Ирклееву из Желдатского баталиона казаков навстречу чернице, которую пан Кочубей приказал привести в Бахмач. Черница про нечестивые письма спевала в Ирклееве, не знаю, заспевает ли на встряске?

– Заспевает!..

– И я твоей думки, ну а компанейцам прикажи всякого казака, который слово пикнет про меня, хватать да ночью везть в Батурин; черт побери, еще им мало! Так поставим на всякой улице по три виселицы, да по десяти колодок на площадях, пусть каты тешатся, – какая нам нужда; да хоть и народ сумует, зато мы с тобою будем смеяться.

– С проклятыми казаками так и следует делать!

– Прощай!

Иезуит поклонился и вышел.

Между тем Кочубей приехал в свой дом. Любовь Федоровна сидела на кресле в спальне и, сложив три розовых пальчика рученки Мотреньки, стоявшей перед образом на коленях, учила ее креститься и читать «Отче наш»; в эту минуту Василий Леонтиевич скорыми шагами вошел в комнату и закричал:

– Здравствуй, Любонька, здравствуй, сердце мое!

Любовь Федоровна, не ожидая прихода мужа, испугалась крика, вмиг оборотила голову к Василию Леонтиевичу и сказала:

– А ну, Господь с тобою, чего ты так кричишь? Рад, что приехал, вишь, давно не виделся, соскучил! Ну, здравствуй, тихо бы сказал, а то на все горло кричит, как гетман на сердюка… Я тебе не гетманская покличка, не в поле, не с полковниками, где венгерское дерет ваши горла… Ну, здравствуй!

Любовь Федоровна поцеловала мужа.

– Все благополучно?

– Слава богу! – тихо отвечал Кочубей.

– Садись, а я Мотреньку поучу молиться Богу. Ну, читай же, моя галочко: Отче наш…

– Оце нас… мамо, спать хочется!..

– Ну, дай я тебя перекрещу, и беги ложись спать!

Любовь Федоровна перекрестила Мотреньку.

– Иди ко мне, Мотренька, иди, серденько! – сказал Василий Леонтиевич.

Мотренька подошла к отцу. Он приподнял ее, поцеловал в уста, глазки, перекрестил и сказал:

– Иди с Богом, да рости велика!

Любовь Федоровна отворила дверь и Мотренька, потирая ручонкой глазки, убежала.

– Где был ты в эти две недели?

– Был везде!

– Везде, – ты мне говори прямо, где был, а не везде; ты знаешь… я не люблю слушать, когда враг знает, что городишь.

– Был в Диканьке, в Полтаве, в Хороле, в Лубнах, в Ирклееве.

– Ну так бы и говорил!

– А теперь заезжал до гетмана, сказал ему, что слышал по дороге, как казаки и народ отзываются про дела его. Да черницу одну под караул посадить велел, и об этом известил ясневельможного.

– Опять за свое, опять!.. Когда я выучу тебя, чтоб ты слушал меня! Скажи, Василий, сделай Божескую милость, что тебе с того, что ты гетману всякое слово доносишь? Что он, обзолотит твою голову, отдаст тебе булаву, что он сделает тебе? Слушай, ты знаешь, не одну, может быть, отрубили голову из-за тебя… Бог не простит этого ни тебе, ни ему, кайся да молись! – ну скажи мне, для чего черницу-то велел ты взять?

– Пашквилует на гетмана.

– Да что за дело тебе да этого!

– Да гетман кум наш!

– А я твоя жинка, ты слушай меня, а не гетмана! – закричала рассерженная Любовь Федоровна. – Грей, грей змею за пазухой, она тебе даст меду!..

– Да что слушать тебя, ты мешаешься не в свое дело!