Кочубей

Вскоре после явления кометы распространился в Батурине и других городах слух, что по гетманщине ночью ходят три женщины, одетые одна в чёрное, другая в белое платье, а третья совершенно нагая, — косы распущены, проходя города, они останавливаются на площадях, плачут и стонут несколько ночей кряду, потом идут в другое место и по пути заходят в ближние селения. Некоторые из разумных стариков утверждали, что одна из женщин, голод, другая смерть, а третья война; и что, когда они обойдут всю гетманщину, начнётся война, потом смерть, а потом, известно, после войны бывает голод. Носилось ещё бесчисленное множество других слухов и рассказов, были такие люди, которые всему верили; были и не верившие ничему, но за всем этим вся гетманщина, видимо, горевала; у времени, как и у людей, есть свой голос и своя весть.

Началась весна, зазеленели поля, но земледельцы без радости и веселья смотрели на них, казалось, они не думали о жатве; запели звонкие жаворонки в полях, взвиваясь к лазурному небу, но не слышно было весёлых песен чернооких девчат; громко щёлкали голосистые соловьи в тёмных кустах калины и сирени, но не пели хором молодые Грици и Маруси...

Народ заговорил, что войны не миновать, гетман сам затеял её, согласись с ляхами и шведами победить Московского царя; слухи не были частные, но общие всем гетманцам, незлонамеренные люди помогали распространять их: все ясно видели причину и понимали последние распоряжения гетмана; но вместе с этим никто не смел утверждать твёрдо своего предположения, ибо не было улик твёрдых, на которых можно было бы утвердительно доказать истину народной молвы.

Мазепа был в Киеве, он начал чаше жаловаться на нездоровье, по несколько дней не выходил на воздух и даже перед выездом царя из Киева, гетман прощался с ним, не вставая с постели; Пётр с непритворною грустью расстался с Мазепою, сожалея о его немощи.

   — Не дай, Бог, если он умрёт, твёрдой подпоры лишусь я! — так думал царь, и не догадывался, какого змия ласкал на груди своей.

По приезде в Москву, царь, получив донос на Мазепу от Кочубея, посланный с чернецом Никанором, и расспросив монаха, понял, что к доносу подвинула Кочубея жена его, взведшая на старика небывалые преступления и замыслы. Пётр признал Кочубея за мстительного клеветника и легкомысленного человека; что он, кроме жены, подучен ещё врагами России, которые подсылали зажигателен и разбрасывали возмутительные письма.

Занятый войной со шведами, царь отложил до времени расследование ложнаго доноса и поехал в Польшу.

Ждёт да ждёт Кочубей ответа из Москвы на донос его, но нет ни слуху, ни духу. Любовь Фёдоровна сердится, бранит Василия Леонтиевича, зачем он не послал с чернецом одного из своих слуг, который мог бы писать из Москвы, а от чернеца какого ждать письма, он поехал себе по монастырям, а не в Москву, и где-нибудь сидит да молится Богу, а мы его напрасно жди да жди. Нет, как ты хочешь, Василий, а послушай совета моего: поедем в Полтаву, поживём в Диканьке и в Ретике, да переговорим с нашим батькою Святайлом, он посоветует нам всё доброе; как ты думаешь об этом?

   — А что ж долго думать, ехать, так и ехать.

На другой же день Василий Леонтиевич и Любовь Фёдоровна выехали в Диканьку, оттуда и в хутор Ретик, где духовник Василия Леонтиевича, Спасовской церкви священник Святайло отслужил в доме Кочубея молебен о здравии болевшей дочери его Мотрёньки, которая в это время была с мужем в Киеве при гетмане.

Во время молебна Любовь Фёдоровна горько плакала:

   — Чего плачете, пани добродийко? — спросил Святайло, жену Кочубея, после молебна.

   — Я плачу об измене гетмана, предающего Украину, Отечество наше полякам, а церкви Божии унии.

   — Я присягал Богу и царю верою и правдою служить, и когда не донесу государю об измене Мазепы, то постигнет меня гнев Божий, но горе моё, как и через кого донести!..

   — Как донести, пошли, пане добродию, донос через царского духовника протопопа Благовещенского, а для этого можно послать в Москву свояка моего Петра Янценка.

Василий Леонтиевич задумался и потом сказал.

   — Благо глаголешь, отче, истинно благо!

   — Благо, ей же ей, благо! — подтвердила Любовь Фёдоровна:

   — Вот ещё что попрошу я тебя, отец Иван — не откажи мне помочь в этом деле.

   — Приказывай, мой вельце милостивый добродию!

   — Съезди в Киев и переговори об этом с родичем моим полтавским полковником Искрою, скажи ему, чтобы присматривал за поступками гетмана, и что делаться будет в войске.

   — Поеду, когда велишь.

— Сделай божескую милость, отец Иван!

   — С радостию!

Священник Святайло дня через два выехал в Киев. Кочубей занялся обдумыванием доноса, в котором решился подробно изложить царю все изменнические дела гетмана.

Приехал в Полтаву полковник Искра и на другой день после него возвратился отец Иван; оба они приехали к Кочубею, который от радости не знал, как принимать дорогих гостей. Жена Кочубея также была в восторге.