Кочевая жизнь в Сибири

Додд рассмеялся и поехал дальше. Этот маленький эпизод значительно охладил мой энтузиазм и заставил с осторожностью пользоваться иностранными языками. Я стал подозревать, что в самых обычных словах для собак могут содержаться какие-то ужасные проклятия, что даже в односложных «кта» и «ху», которые, как меня учили, означали «направо» и «налево», таится ненормативная лексика. Собаки тем временем уже заметили отсутствие внимания со стороны их каюра и с удовольствием стали проявлять собачью склонность останавливаться и отдыхать, Что было прямым нарушением всякой дисциплины, чего они не посмели бы сделать с опытным возницей. Решив подтвердить свою власть более решительными мерами, я метнул свой остол, как гарпун, в вожака, намереваясь сбить его с ног и подобрать остол, когда сани проедут мимо. Однако пёс ловко увернулся и отбежал на десять футов в сторону. Как раз в эту минуту три или четыре диких оленя выскочили из-за холмика в трёхстах ярдах от нас и поскакали через тундру к глубокому обрывистому оврагу, в котором протекала река Микина. Собаки, верные своим волчьим инстинктам, с яростным лаем бросились в погоню. Я судорожно попытался схватить остол, когда мы проносились мимо, но не смог дотянуться, и мы понеслись прямиком к оврагу. Сани бешено трясло на твёрдых застругах, они подпрыгивали и приземлялись с такой силой, что я был уверен, что вывихну себе что-нибудь. Коряк, обладавший более здравым смыслом, чем я предполагал, скатился с саней уже несколько секунд назад, и, оглянувшись, я увидел только его руки и ноги, быстро вращающиеся на снегу. Однако у меня не было времени, при грозящей мне опасности, сочувствовать его несчастью. Все мои помыслы были направлены на то, чтобы умерить бешеную скорость, с которой мы приближались к оврагу. Без остола, однако, эти помыслы так и остались благими пожеланиями, и через мгновение мы очутились на краю обрыва. Я зажмурил глаза, крепко вцепился в сани и полетел вниз! Где-то на полпути спуск стал ещё круче, вожак свернул в сторону, сани развернулись, опрокинулись, и я вылетел из них, как из пращи. Я пролетел, должно быть, футов двадцать и полностью зарылся в глубокий мягкий сугроб, за исключением нижних конечностей, которые, оставаясь снаружи, подавали слабые сигналы к спасению. Обремененный толстыми мехами, я с трудом выкарабкался из сугроба и когда, наконец, выглянул наружу с тремя пинтами снега за шиворотом, сквозь кусты на краю обрыва увидел круглое улыбающееся лицо моего коряка.

– У-ума! – позвал он.

– Чего? – ответила залепленная снегом фигура по пояс в сугробе.

– Американски нет добра каюра, да?

– Ньет софсем добра» – был печальный ответ, когда я выбрался из сугроба.

Сани, как я обнаружил, застряли в кустах неподалёку, а запутавшиеся в постромках собаки выли диким хором. Я был так удовлетворён своим экспериментом, что не хотел сейчас же его повторять, и не возражал против того, чтобы коряк снова занял свое прежнее положение. Я вполне убедился, что наука вождения собак требует более тщательного и серьезного изучения, чем я до сих пор уделял ей, и я решил тщательно проштудировать её элементарные положения, как они изложены корякскими профессорами, прежде чем снова пытаться применить мои собственные идеи на практике.

Когда мы выбрались из оврага на открытое пространство, то увидели, что остальная часть нашего отряда приближается к корякской деревне Куюл[82]. Мы миновали её ближе к вечеру и остановились на ночлег в лиственном лесу на берегу реки Парень.