Книги: Все тексты

Ахмед выразился в том смысле, что если не хочет, то и не надо, а крыса ждет. Шапкин парировал, что, мол, ничего подобного, подождет. В паузе Григорьев высказался по национальному вопросу, хотя Лаукштейн был латыш.

Тут из палатки вышел счастливый Парамонов, а за ним и повар-индивидуалист. Пальцы нервно застегивали пуговицу у воротника. Кузин победительно улыбнулся:

— Давай, Ахмед.

Крыса, похоже, давно все поняла, потому что уже не стучала зубами, а, задрав морду, издавала жалкий и неприятный скрежет. Ахмед чиркнул спичкой и дал ей разгореться.

Крыса умерла не сразу. Вываленная из посудины, она еще пробовала ползти, но заваливалась набок, судорожно открывая пасть. Хлебозаводская дворняга, притащенная Ахмедом для поединка с нею, упиралась и выла от страха.

Вскоре в палатку, где яростно скреб картошку Лаукштейн, молча вошел Шапкин. Он уселся на настил, заваленный серыми кирпичами хлеба, и начал крутить ручку транзистора. Он занимался этим целыми днями — и по вечерам уносил транзистор с собой в расположение хозвзвода. Лежа в душной темноте, он курил сигарету за сигаретой, и светящаяся перекладинка полночи ползала туда-сюда по стеклянной панели.

Григорьев метал нож в ворота нижнего склада, раз за разом всаживая в дерево тяжелую сталь. Душу его сосала ненависть, и смерть крысы не утолила ее.

Парамонов оттаскивал в сторону гнилые доски. Нежданный праздник закончился. Впереди лежала серая дорога службы, разделенная светлыми вешками завтраков, обедов, ужинов и отбоев.

Длинный укатывал к свалке ржавые баки из-под воды. Его подташнивало от увиденного. Он презирал себя и ненавидел людей, с которыми свела его судьба на этом огороженном пятачке между сопок.

Лейтенант Плещеев, взяв свою дозу, лежал в коробочке-четырехэтажке, презрительно глядя в потолок.

Старшина Кузин дремал на койке за складом. Его босые ноги укрывала шинель. Приближался обед. Солнце припекало стенку, исцарапанную датами и названиями городов. До приказа оставались считаные дни, а до дембеля — самое большее месяц, потому что подполковник Градов обещал отпустить первым спецрейсом…

А крысу Ахмед, попинав для верности носком сапога, вынес, держа за хвост, и положил на дорогу, потому что был веселый человек.

1983

Ванька

1.

Зимняя полночь. Бой кремлевских курантов. Скрип двери. На пороге стоит Путин в холщовой рубахе. С другим скрипом открывается дверца шкафчика. Путин достает пузырек с чернилами, ручку с пером. Из ящика тихонько вытягивает лист бумаги и пристраивается писать на коленях перед лавкой.

ПУТИН (пишет). «Милый дедушка, Константин Устинович!» Ой. Не Устинович. Эдмундович? Нет! Как же его зовут, моего дедушку? Надо с разгону. (Пишет). «Милый дедушка, Борис Николаевич!» Да.

ГОЛОС АВТОРА. Ванька перевел глаза на темное окно и живо вообразил себе Деда.

В окне появляется Ельцин. (Точно так же будут появляться и исчезать другие персонажи, которых будет представлять герой).

ПУТИН. «Пишет тебе твой политический внук Ванька.» (Задумывается).

ЕЛЬЦИН. В каком-то смысле, безусловно, Ванька.

ПУТИН. Но не Жуков. Хотя, конечно, полководец… (Вздыхает, пишет). «Дорогой дедушка, поздравляю вас с рождеством и желаю тебе всего от господа Бога и закона о неприкосновенности.»

ЕЛЬЦИН. И тебе, значит, со временем того же. (Исчезает).

ПУТИН (пишет). «Вот прошел год, как ты отдал меня в город, а только житья мне тут совсем нету.» (Всхлипывает). «Которым ты отдал меня в обучение полит-технологам, милый дедушка, они мучают меня так, что просто нет никакой возможности… Заставляют ездить всюду и разные слова говорить, я уж и на истребителях летал, и с девочками в дзюдо, и в кефир лицом окунался.»

ПАВЛОВСКИЙ. Так надо.

ПУТИН. Я знаю, но все равно противно.

ПАВЛОВСКИЙ. Думаете, мне не противно? (Исчезает).

ПУТИН. «Вот. Издеваются, выставляют меня на потеху, народ уже пальцем показывает. А мира меж собой у них нету, и советуют мне всё разное, одни говорят — давай, валяй ваньку, что ты демократ, другие говорят — кончай валять ваньку, покажи, какой ты есть на самом деле. А я, милый дедушка, уж забыл, какой я на самом деле, мне бы выспаться.» (Всхлипывает, успокаивается). «А Москва — город большой, важный, кругом элита, все пальцы растопырили и ездят с мигалками, крутые ужасно, но меня почему-то боятся. И чего они меня боятся, милый дедушка, сам не пойму. Я ведь совсем не страшный… если присмотреться».

ВСЕ. Да-да! Совсем не страшный. Нет-нет!

ПУТИН. «А не любят меня тут совсем».

ИЛЮМЖИНОВ. Неправда. Мы вас любим.

ЖИРИНОВСКИЙ. Я — так просто обожаю! Вы — душка!

ШАЙМИЕВ. Пощему потому щто лищность…