Книга живых

Мария помогла ему бережно достать упакованную в коробку «неправильную икону» и начала свой убаюкивающий рассказ:

— То, что мы здесь видим, называется «Кубанская народная икона Пресвятой Богородицы».

— Но почему на ней изображены не только Богоматерь с младенцем, но и сам Христос в силе и славе? Это ведь совсем неправильно! — затараторил он.

— А вот почему! Казачий художник, а это несомненно, так хотел выразить два самых совершенных образца святости. А это кто? Несомненно, сам Иисус Христос. И, конечно, Божья Матерь. Присноблаженная Мария.

Но тут художник испытывает объяснимую трудность. В народном сознании образ Божьей Матери неотделим от ее миссии — материнства.

И он пишет ее, как положено — с младенцем Иисусом. Получается некая тавтология. Повторение. И кажется, что это ошибка по сравнению с каноном. Но так ли это? Может, за этой «ошибкой» что-то скрывается?

— Да Бог его знает, что тут скрывается…

— А я думаю вот что: здесь художник сознательно делал это. Он хотел подчеркнуть в этом Божественном образе или символе важнейшее свойство — символику чадородия. И он хотел, чтобы зрителей и верующих посещала мысль о важности деторождения в процессе жизни и развития этноса…

— Так он что… хотел, чтобы, проще говоря, «казачьему роду не было переводу»?

— Да! В те времена для казаков рост численности народонаселения был важнейшим фактором выживания. И художники подспудно, образами, иконами подталкивали людей к этой мысли…

— Но и сейчас для России это актуально, как никогда!

— А тогда тем более, — заметила она. — В казачьих землях женщин, грубо говоря, просто не хватало. И для них казачьи станицы в тот период были женским раем. Я тут посмотрела статистику… в начале девятнадцатого века в Екатеринодаре — нынешнем Краснодаре — на тысячу сто казаков приходилось шестьсот женщин. И так было весь девятнадцатый век. Поэтому женщин ценили. Казачек не выдавали замуж за инородцев. В Черноморском казачьем войске, например, официально запрещалось выдавать девиц в замужество за людей, «не принадлежащих к сему войску».

То есть такая вот народная икона подспудно воспитывала ясное понимание. Все — для жизни, все — для продолжения рода. И церковь, понимая это, действовала в должном ключе. Вот смотри!

Мария достала из папочки ксерокопию документа и подсела к нему на ручку кресла.

— Вот смотри, что я нашла! Дело номер тысяча два.

Он чуть отодвинулся от ее горячего бедра. Но она, не обращая внимания, продолжала читать: «О доставлении права казачке 3. Степановой вступить во второй брак за взятием в плен ее мужа».

— А речь здесь идет вот о чем.

И она наклонилась к нему так близко грудью, что он напрягся. Но отодвигаться было некуда.

Она заметила это и торопливо застрочила:

— Здесь казачье станичное общество ходатайствует перед церковью об беспрецедентном решении — благословить молодую женщину при живом, но, судя по всему, пропавшем муже-казаке на второй освященный брак. И церковь, похоже, пошла на это. Памятуя, что «суббота для человека, а не человек для субботы», ее венчали заново. Вот так вот…

Слегка ошалевший от ее близости, тепла и неожиданно разгоревшегося желания, Казаков все еще пытался противиться ее чарам.

Он поднялся из кресла. Запахнул полы халата. И хотел было уже удалиться в ванную, где сохла его одежда. Но не тут-то было. Она обняла его сзади. И ее мягкие теплые руки заскользили под халатом. А крутые бедра прижались к ягодицам. Он дернулся еще раз. Пробормотал испуганно:

— Ты что, Мария! Нельзя!

— Кто сказал, что нельзя? Ты же сам на Афоне узнал, как Христос любил Марию Магдалину. Читал Евангелие от Филиппа? Бог Отец тоже благословил плотскую любовь. Он сказал: «Плодитесь и размножайтесь!» Я от тебя ребенка хочу! От тебя!

— Да ты что! Я же старый!

А она все о своем. О женском. Все шепчет и шепчет. И нет сил противиться. Усадила его снова в кресло. И жмется, жмется. И — видно, так устроен этот мир — если женщина что-нибудь задумала, то она вывернется наизнанку, но своего добьется.

Но он еще боролся:

— Я монах! Я не могу! Я клятвы давал!

— Может, ты и иеромонах. Но в первую очередь ты дурак!

— Почему?

— Потому что идешь против природы и воли Божией!

— Как я — против воли Бога?!

И она повторила горячим шепотом:

— Он ведь сказал: «Плодитесь и размножайтесь». А ты имеешь возможность дать жизнь новому существу. Своей веточке. Тростиночке. И как баран уперся со своими придумками. Где они?

Она все шептала и шептала, подвигаясь на коленках к нему, сидящему в кресле. И он чувствовал, что за нею стоит какая-то своя великая правда. Может быть, это правда матери всех богов — Кибелы, Марии Магдалины, Божьей Матери… Правда природы, жизни, рядом с которыми его правда кажется жалкой, маленькой и несущественной…

— Ты не согрешишь! — горячо шептала Бархатова, наклоняясь к нему. — Мы не будем заниматься этим.

Он уже чувствовал, что не в силах устоять.

— Я подою тебя, как бычка! — плотоядно усмехнулась она. — И ты не согрешишь. Не нарушишь свои обеты…