Утром служанки принесли еду прямо в постель. Вот это сервис. Еда и питье — нектар и амброзия. Несмотря на то, что на полу. Бросив на меня любопытные взгляды, служанки весело упорхнули. Сползя и расположившись спиной к Люсе, я приступил к божественной трапезе.
Проваливаясь в перину локтями и коленями, Люся осторожно приблизилась: зверь не зверь, но выгляжу как человек. При свете ей стало некомфортно. Полотнища как раз хватило, чтоб обернуться вокруг мелкой грудки до низа живота. Одна рука придерживала подмышкой концы материи, другая с удовольствием хватала вкусности.
Челюсти работали, было не разговоров.
Одно окошко затемнилось на некоторое время. Потом снова полился свет, а через минуту махом головы меня вызвал появившийся охранитель.
Утренний ритуал, пережданный перед входом в главный зал, в точности воспроизвел вчерашний день. Дежа вю, только имена другие.
— Знаете, что предстоит? — вопрошал с трона голос Фриста, невидимого мне из коридора, где остановили до конца церемонии.
— Остаться во дворце. Служить словом и делом, пока не придут новые равные.
— Чудесно. Тида и Геда! Отныне и вовеки веков, да пребудет так!
Новых служанок, облагодетельствованных властителем, увели. Впустили меня.
Фрист торжественно объявил:
— Ты прошел проверку. Двойную. Даже тройную, если считать и магическую. Ты честен и верен слову. Поклянись, что не причинишь мне вреда, если я выполню обещания в отношении тебя и твоей самочки. А я, как понимаешь, собираюсь их выполнять.
Такие условия мне нравились. Честность в обмен на честность.
— Клянусь!
Фрист знаками велел охранителям удалиться. Далеко ли, второй вопрос, но уже не нервировали направленными луками. Мелочь, а приятно.
Хлопок в ладоши призвал служанок. Две новенькие: Миледа и Веран… гм, Веда. Такими темпами скоро всех буду знать в лицо и по имени. Девчонки все мелкие, свидетельства женскости едва высовывают носы из бахромы. Они притащили столик, на котором прежде стояли горшочки. Теперь там лежали вощеная дощечка и заостренная палочка. Комплект для письма. Знаю, потому что проходили в школе по истории древнего мира.
Рука Фриста удалила служанок.
— Я готов. — Он взял в руки стило. — Диктуй секретный шифр.
— Мы еще не обговорили условия.
— Обговорили. Ты помогаешь мне, я — тебе.
— Это само собой.
— Шифр — тоже само собой.
— Нет. — Я отрицательно покачал головой. — Первую букву шифра сообщу только в обмен на одежду.
Рука Фриста положила стило обратно.
— В глазах подчиненных одежда переведет тебя в разряд людей. Если хочешь вернуться домой невредимым, не требуй невозможного.
— Ладно. Тогда… — Я задумался надолго. — Расскажите историю с негром. То есть, с хэлпом.
— Как ты сказал?
— Негр в вашем написании звучит как хэлп.
— А мы называли его Айма. — Фриста устроило условие. — Слово «негр» написал камнями Айма. Он не рычал, как все ровзы, не разговаривал, как ты, а гулил что-то, как грудной ребенок. Уи-уи-уил, уи-уи-уил…
Уи уил?!
— В переводе это значит «мы будем».
Фрист чуть не лег, где сидел:
— Будем что?
— Не знаю. Что он еще говорил?
— В основном писал.
— Что писал? — не выдержал я.
Внутри все пылало, выжигая кости в пепел. Англоязычный человек — здесь? Какое послание он мог оставить? Несомненно, послание — такому как я. Кому же еще? Что он узнал? Что хотел сказать?
— Что с ним стало? — постарался я сыграть в равнодушие.
Не обманул старого чертяку.
— Не беспокойся, держись меня, и тебе такая судьба не грозит. Его забили насмерть, когда увидели святотатственный обряд. Решили, что вызывает адское племя сюда. Успели предотвратить.
— Можете показать, что он написал?
— Переведешь?
— Если слова известные. В любом случае хотя бы прочитаю.
— Это точно можно вот так вслух?
— Легко. Еще бы узнать, что он говорил. Он же говорил? Вспомните хоть что-то.
— Все твердил, показывая на себя: «Айма! Мери кен…» — Глаза старика закатились в усилии вспоминания. — «Мери кен си тизен!» Это крепкое заклятье?
Мери кен си тизен? Стоп. Айма! Аймамерикенситизен.
— При чем тут заклятья? — Хотелось плакать и смеяться. — Он говорил о своем принадлежности к… большому племени. Надеялся, что вы испугаетесь.
— Действительно очень большое? А насколько сильное?
— Представить не сможете. Назвали себя избранными, лезут везде, тех, кто быть шестеркой не желает и, вообще, живет по-другому, за людей не считают.
Пожилой правитель пожевал челюстью, донеслось задумчивое:
— Что же в том неправильного? Ровзы не люди, считать их таковыми — кощунство.
— Вы как бы признали сейчас, что зарубили не ровза, а человека?
— Айму? Нет, пересекши границу миров, он доказал, что именно ровз. Как и ты.
Я решил укусить в другой стороны.
— Но вы согласились, что в мире… пусть ровзов, правильным является не считать других равными себе?
— Правила устанавливает сильный. Если племя могущественно, оно само решает, кого кем считать. Кому жить, а кому нет. Кстати, из какого племени ты?
— Из вашего. У нас каждое племя говорит на своем языке. Вы говорите по-нашему, значит…
— Это вы по-нашему.
— Без разницы. Это говорит, когда-то мы были едины.
— Интересная теория, потом к ней вернемся. Теперь твоя очередь.