Нет, не совсем так. Она не возвращается к работе, потому что не отрывалась от нее. Даже разговаривая с Бенни, она не переставала печатать, и теперь, поглядывая на него, продолжает этим заниматься, и ему опять кажется, что она наблюдает за ним и записывает все, что видит, в режиме реального времени. Она видит, что он сжимает в руке мобильный телефон, и что пальцы у него при этом влажные и слегка дрожат. Она замечает, что в последнее время он немного прибавил в весе, и задается вопросом, не принимает ли он специальные лекарства. Она наблюдает, как Бенни открывает папку с черновиками на фейковом аккаунте электронной почты, – ну конечно, он забыл отправить в школу письмо с поддельной справкой, потому что отвлекся на влюбленность в девушку и скандал с матерью. Машинистка, конечно, не видит, что написано в письме, но видит глубокую морщинку у него между бровями, замечает, как он хмурится, когда перечитывает записку, проверяя на наличие ошибок.
Машинистка видит, как Бенни, нажав «Отправить», откидывается на спинку стула и закрывает глаза. Тяжело дыша, он опускает руку с телефоном на колени. Паренек явно в беде, и ей хочется подойти, положить ладонь ему на влажный лоб и погладить по волосам, как-то успокоить его, но она понимает, что этого делать не следует. Это было бы навязчивостью. Так не принято. Она знает, что не должна вмешиваться, и поэтому просто продолжает смотреть и печатать.
Этого Бенни уже не мог знать. Есть вещи, о которых можем вам рассказать только мы, потому что мы – книга, а Бенни – всего лишь мальчик. Он не мог прочитать мысли машинистки. Он осознавал только роботизированную суматоху в своем собственном сознании.
Аннабель, опершись животом о кухонный стол, давила муравьев. Они появлялись из трещины в гипсокартоне за раковиной. Муравьи жили там и оттуда устраивали свои грабительские набеги. Сегодня они осадили тостер. Они шли извилистой колонной по задней стенке раковины, ненадолго исчезали под грудой грязной посуды и появлялись из-под старой губки. Время от времени какой-нибудь муравей-разведчик отделялся от строя, чтобы обследовать присохший к тарелке кусочек спагетти или пятнышко томатного соуса, но главной их целью был тостер с сокровищницей хлебных крошек, которые они деловито перетаскивали по стопке почты в свои закрома.
Почта состояла в основном из никчемных рекламных листовок, нескольких счетов да еще одного письма от Негодного, которое Аннабель как раз собиралась открыть, когда увидела муравьев. Она не любила муравьев, и сейчас для нее главным было – перехватить и передавить их, что она и делала с механическим упорством, указательным пальцем, одного за другим, но те продолжали прибывать. Это было что-то удивительное. Порой они останавливались возле павшего товарища и, помахивая антеннами над дергающимся телом, как жезлами для гадания, искали в нем жизнь, но затем снова выстраивались в колонну и двигались дальше. «Они достойны восхищения», – подумала Аннабель, давя очередного. Но при всем желании она не могла чувствовать к ним ни сострадания, ни восхищения. Ничего. У нее словно иссякли чувства, и это было странно, потому что чувств у нее всегда было через край. Нет, правда, многовато. Но после того случая с чайником они поиссякли.
На следующий день после этого происшествия она позвонила доктору Мелани, записалась на прием с Бенни и попросила у доктора разрешения присутствовать на сеансе. И так, сидя на маленьком синем стульчике в кабинете психолога, она рассказала, что произошло: как она убиралась и готовила вкусный ужин из спагетти, когда Бенни вернулся из школы, и как она показала ему миленький желтый чайник, который купила в Благотворительном магазине, и начала петь сыну песню чайника.
– В детстве это была одна из его самых любимых песен. Ведь правда, Бенни? Я не хотела тебя расстраивать. Я надеялась, что ты вспомнишь. Я хотела тебя развеселить…
Доктор Мелани повернулась к Бенни, который сидел на зеленом стульчике, сгорбившись, напряженный и несчастный. Сегодня у доктора были пурпурные ногти.