Книга формы и пустоты

С вещами проще, потому что они говорят обо всем прямо. Это одно из различий между людьми и вещами. Вещи не лгут, не дразнятся и не разыгрывают вас. Они не скрывают своих чувств. Всегда легко понять, когда вещь счастлива, или грустит, или ей скучно, или она злится. Особенно когда злится. Да уж, если какая-нибудь вещь злится, она сразу дает об этом знать. Она может порезать вас, или ущипнуть, или вдруг перестает работать. Она выскальзывает из ваших пальцев и ломается или просто исчезает, например, как будто испаряется, и вы не можете ее найти, сколько бы ни искали. Возможно, у вас случалось что-нибудь такое с кошельком или ключами, так что вы знаете, что я не лгу.

Я почти уверен, что именно это произошло в тот вечер с маминым чайником. То есть вообще-то, меня там не было, когда он разбился, так что ручаться я не могу, но думаю, чайник-камикадзе просто разозлился на всю эту сцену, когда она пела свою дурацкую песню, и разбил себя об холодильник. Мама сказала, что она его уронила, но я потом нашел кусок носика под холодильником, на противоположной стороне кухни от того места, где она стояла, так что у меня такое чувство, что он не просто выскользнул у нее из рук. Я думаю, что этот чайник самовыразился.

В общем, я немного посидел с этими парнями, и под конец даже их собаки расслабились и решили, что я им нравлюсь, и полизали мне руку. Эти ребята были старше меня, но, похоже, их не смущало, что я ещё ребенок. Они называли меня Кид – Малыш – и спрашивали, где я живу и что я делаю на улице, когда должен быть дома и делать домашнее задание. Я ответил, что школа – это не вариант, и они рассмеялись и сказали, что это круто. Сначала я подумал, что это молодые бомжи, но те бомжи, которых я раньше видел, были какими-то неорганизованными, а у этих парней были с собой походные вещи, и они выглядели более сплоченными. Когда я спросил, не бродяги ли они, они расхохотались и сказали, что так оно и сесть. Я точно не знал, что такое бродяга, я слышал это слово от мамы, и мне понравилось, как оно звучит. Я подумал, что, может быть, если я изучу этих ребят, то пойму, что это такое. Вот что я имею в виду, когда говорю об изучении людей.

Весь этот разговор о бродягах опять навел меня на мысли о маме. Я понимал, что она, наверное, сходит с ума, и не хотел, чтобы она обращалась в полицию, поэтому через какое-то время я сказал парням, что мне пора идти, и они меня отпустили. В переулке было уже совсем темно. Там и днем-то жутковато, а ночью вообще кошмар, поэтому я опустил голову и накинул капюшон. Из дома я бежал слишком быстро, чтобы что-то замечать, но на обратном пути шел медленнее, так что у меня было время разглядеть, как все эти наркоманы ширяются и занимаются в темноте всякими пакостями. Иногда они тоже замечали меня и говорили какую-нибудь ерунду, но потом понимали, что я всего лишь ребенок, и оставляли меня в покое. Затем, когда я уже почти дошел до дома, произошел самый странный эпизод. Я услышал впереди какой-то шум: это оказались три долбанутые шлюхи в обтягивающих юбках и туфлях на высоких каблуках. Пошатываясь, они шли в мою сторону и остановились прямо под уличным фонарем у мусорного бака Евангельской миссии, почти точно на том месте, где умер мой отец. Они начали визжать и указывать на землю, пошатываясь и падая друг на друга и, честное слово, я подумал, что они увидели призрак моего отца, а потом разглядел, что там что-то шевелится, вроде стайки животных. Кошки, подумал я, но подойдя ближе, понял, что это семейка скунсов: мама-скунс и ее маленькие детеныши-скунсы, один к одному. Проститутки были под кайфом, они вопили «мила-ашки! а-ай, какие симпатяги!» и пытались поймать детенышей, но они все время спотыкались на своих высоких каблуках и падали, и им приходилось поднимать друг друга и начинать все заново. Думаю, они хотели взять маленьких скунсов себе в виде домашних животных или типа того, но в конце концов мама-скунс их опрыскала. Я был довольно близко и почувствовал этот запах, завоняло очень сильно, но я уже добрался до нашей калитки и вошел во двор. На кухне было темно, на улице еще слышались крики проституток, и от меня тоже немного несло скунсом, но мне было все равно. Вся эта сцена была такой странной и бессмысленной, и я, честно говоря, совсем не винил маму-скунса, ведь она просто защищала своих детей. Я подошел к холодильнику, чтобы взять молока, и тут увидел на полу отбитый носик чайника. Я поднял его. Скол был острым и зазубренным, и я был готов к тому, что он причинит мне боль или скажет что-нибудь злое или обвиняющее, но он молчал, и мне почему-то стало очень грустно, и я заплакал.

«Бенни?» Это была моя мама, она стояла в темном дверном проеме в коридор, и на ней все еще была эта дурацкая толстовка с морской черепахой. Она включила свет на кухне и, когда увидела, что я плачу, стоя перед открытым холодильником, подбежала и схватила меня. «О боже, Бенни! С тобой все в порядке? Что-нибудь случилось?»