Книга формы и пустоты

Был уже декабрь, когда я наконец вернулся домой. На крыльце не было никаких надписей «Добро пожаловать домой», и на кухне никаких поздравительных плакатов. Никаких воздушных шаров. Просто несколько красных пластиковых пуансеттий в вазе на чисто прибранном столе, и это было красиво и немного по-рождественски. Все остальное в доме было тихим и почти нормальным. Вещи, которые нужно выбросить, уже лежали в мусорном контейнере, оставалось только отобрать вещи, которые можно продать или подарить. Мама позвонила Кори, та связалась с Владо, который привел на помощь команду словенцев. Мы с мамой стали сортировать, а они перетаскивали вещи в белый фургон. Мама довольно неплохо держалась, хотя поначалу она сопротивлялась мне, но я ведь уже в суде доказал, что у меня хороший контакт с вещами. Я знаю, чего они хотят.

– Мам, ты должна меня выслушать.

– Да, Бенни. Я слушаю.

– Я точно знаю, что папины пластинки хотят остаться, но вся его одежда и обувь хотят убраться отсюда. Им нужно отправиться туда, где они будут полезны, и рубашек это тоже касается. Им не нравится идея быть разрезанными на куски и сшитыми в лоскутное одеяло. Они думают, что это просто глупо.

– Но памятное одеяло? Наполненное приятными воспоминаниями о твоем отце…

– Это твои воспоминания, а не их. Это рубашки! У них своя жизнь. Они не хотят быть постельными принадлежностями.

Мама вздохнула и кивнула Владо:

– Хорошо, можете забрать всю одежду. Все, что есть в шкафу. Только пластинки оставьте.

– И проигрыватель тоже пусть оставит. Но можно забрать все папины книги и его инструменты. Они должны играть.

– Но, может быть, ты захочешь когда-нибудь поиграть на них…

– Нет. Я никогда не буду на них играть. Я не смогу так, как отец… и так, как им хотелось бы.

Она открыла футляр с кларнетом и аккуратно собрала инструмент.

– Ему грустно, – сказала она, проводя пальцем по его блестящему корпусу.

Моя мама имела в виду, что грустно ей – и это один из тех случаев, когда слова означают не то, что вы имели в виду, но то, что они означают, выражает ту же самую мысль.

– Да, – ответил я, глядя на папин кларнет, которому было неловко в ее руках. – Ему грустно. Очень, очень грустно.

Би-мен стоял на крыльце с блокнотом на коленях и составлял список пожертвований.

– А, юный школьник, – сказал он, увидев меня. – Как самочувствие?

– Нормально.

– Ребята из Любляны сделают все в кратчайшие сроки. Они профессионалы в области переработки отходов.

Я посмотрел через забор: на крыльце сидела миссис Вонг и наблюдала за работой словенцев. Она помахала мне рукой, и я помахал в ответ. Миссис Вонг теперь тоже была в инвалидном кресле. Вместе с креслом Би-мена и мамиными костылями, прислоненными к перилам, наш дом выглядел как дом престарелых или реабилитационный центр.

Миссис Вонг вернулась домой через пару дней после меня. Моя мать просто офигела, когда увидела, как Генри катит свою по подъездной дорожке.

– Ой! – начала она, как обычно, когда выпаливает все, что приходит ей в голову. – Я думала, что вы…

Она все-таки остановилась и не сказала «умерли», так что, похоже, все-таки идет на поправку. Но миссис Вонг вряд ли обиделась бы. Она тоже говорит прямо в лицо все, что взбредет в голову:

– Эй, Толстушка! Наконец-то ты как следует прибралась!

Тогда Ма снялась с тормозов и договорила:

– Я думала, вы умерли! Что случилось?

– Ха! – фыркнула миссис Вонг, указывая большим пальцем на Генри. – Разве что в его мечтах! Негодный сын пытается украсть мой дом. А я говорю: перебьешься. Я умру только здесь, в своей постели.

Она что-то рявкнула Генри на своем кантонском диалекте, и он помог ей встать со стула и подняться по ступенькам. Позже мы узнали, что ей позвонили из Службы защиты детей и спросили насчет уведомления о выселении, которое Генри подал от ее имени. Она об этом впервые услышала и была в ярости. Она позвонила адвокату, и он рассказал ей, что Негодный собирается выселить нас с мамой и продать дом, и миссис Вонг сразу же разрушила эту затею, а это значит, что нам все еще есть где жить.

Мусорный контейнер Негодного был заполнен до отказа, и после того, как фургон «Хлам-Улетай-Ка» уехал, на подъездной дорожке показался грузовик с подъемником, приехавший за контейнером. Я решил посмотреть и сел на ступеньки рядом с креслом Би-мена. Из платформы начал высовываться длинный гидравлический рычаг с большим крюком на конце. Крюк зацепил мусорный контейнер, приподнял его, тот накренился, и на миг показались мусорные мешки с мамиными архивами и прочим барахлом. Через край выпало несколько гирлянд и кусочков конфетти, а потом гидравлический рычаг медленно втянулся и затащил мусорный контейнер на платформу.

– Как красиво! – вздохнул Славой, когда грузовик тронулся с места. – Ты так не считаешь, юный школьник?

По тротуару покатилась клоунская шляпа из фольги.

– Это мусор, – сказал я.

– Именно! Мы должны научиться любить свой мусор! Находить поэзию в наших отходах! Потому что это единственный способ полюбить весь мир.