Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

– А я и без звезд могу сказать вам, что линия жизни вашей пересекается с линией жизни принцессы. Не бросайте ее! Она одна, стойкая и прекрасная. И не смущайтесь тем, что она дочь императрицы.

– Верно, мадонна не похвалила бы вас за такие слова.– Она за многое меня не хвалит. Но ни один человек в мире не желает ей счастья так, как я!Иногда Августа садилась за клавесин. Она знала, что – увы! – слабый музыкант, и до Марио ей в этом искусстве далеко. Но слабость к музыке была сильнее этого понимания, и она частенько играла – для себя. А теперь и для Сергея, которому казалось прекрасным все, что бы ни делала княжна…

В беломраморную просторную гостиную со светлой, дорогого дерева мебелью, проникал лунный свет через занавешенные окна, наполняя пространство серебристой зыбкой тайной. Золотые свечи плакали и пылали, вплетая теплый свет в холодное лунное сияние. Звуки, золотистые, как свечи, перекатывались звонкими горошинами, вырываясь в воздух с клавиш… Сергей не замечал ошибок в игре Августы – ведь все, к чему бы она ни прикасалось, становилось для него неотразимым. Звуки, торжествующие и нежные, сливались в бравурную мелодию, в которой вдруг пробивались мгновения невыносимой печали. Как лунный свет и золото свечей…

– Чья это музыка? – спросил Сергей, когда клавесин замолчал, а Августа замерла неподвижно, и на слоновой кости клавиш недвижимо лежали тонкие пальцы, казалось, тоже выточенные из слоновой кости.

– Моцарта! – отвечала княжна с восторгом. – Юный музыкант из Австрии. Ему нет еще и двадцати. Года три… или четыре тому назад, я слушала его игру, здесь, в Милане. Помню, все газеты наперебой, с упоением принялись восхвалять приехавшего в страну музыки юного австрийца, несмотря на возраст – ему едва исполнилось четырнадцать! – изумлявшего старейших мастеров. Он пребывал в Милане с отцом, давая концерты, неизменно заканчивающиеся триумфом… На месте Ее Величества Екатерины я бы пригласила Моцарта в Россию.

– Граф Орлов говорил мне, что императрица Екатерина не любит музыки… Если бы вы были на ее месте… Простите! Я ничего не имел ввиду, поверьте, княжна! – Сергей отвернулся и провел рукой по лбу. – Просто, кажется, начинаю сходить с ума. Я столько лет люблю вас… Я сам смеялся над собой. Если бы не война… не знаю, что бы я сделал… Почему именно вы? Ваше Высочество… Я не вельможа, не князь, я небогатый дворянин, хозяин захудалого именья… Обыкновенный солдат…

– Мой отец в нежных летах коров пас. А бабка по матери – Екатерина Первая, так она… Дело совсем в другом. И вы знаете это. А что до «Высочества»… Я никогда не представляла себя на троне, Сережа. Однажды – это было после знакомства с паном Доманским – мне приснилось, что меня захватили и везут в Россию, но дорога почему-то черная, и в ушах у меня звенит: «Заговорщица!»… Я не живу… я жду. Жду чего-то. Не знаю. И это ожидание, пустое как сон, растянулось на много лет… Это не жизнь, нет. В такой жизни нет места никому. Даже вам.

– Но я…

– Молчите! Вы не поймете, потому что я сама едва понимаю. Я никогда не говорила никому, что боюсь неизвестно чего. Я молюсь Богу. Он – мое спасение, и у Него обо мне, как и о всех нас, Свое попечение… Наверное, я жду Его воли. Жду, когда смогу понять, чего же Он, а не люди, хочет от меня… Не будем больше об этом. Хотите, я вам спою?

Не дожидаясь ответа, запела без музыки, а пела Августа на самом деле чудесно. Голос у нее был бархатистый, чистый, потрясающей звучности и силы. Видимо, батюшкин талант передался по наследству. Не было больше Милана, итальянского палаццо. Была Украина. Шумящие от вольного ветра белые сады, хаты-мазанки, звуки бандуры, протяжные думки… Алмазы звезд на бархате неба… И юная девочка в белом платье… Благородная княжна. Принцесса!

Августа не видела, как странно заблестели глаза Сергея… Она замолчала. И вдруг Сергей услышал сдавленное рыданье…

Тараканова встала.

– Не уходите! – воскликнул молодой человек.

– Не могу остаться. Мальчик мой ясный! Не могу… да и ни к чему все это.

Ушла, и он не стал ни звать ее, ни удерживать, не рвался вслед за ней. Машинально вытянул почти догоревшую свечу из гнезда подсвечника, загасил ее в пальцах, и яростно мял горячий комок воска. И слезы, горькие, уже не сдерживаемые, беззвучно скатывались по щекам…

На следующий день Августа не вышла к завтраку, а потом и к обеду, к ужину… Перед сном Сергей нашел Марио.

– Прошу вас, друг мой, передайте ее сиятельству… что я все понимаю. Что я уезжаю завтра на рассвете…

Бельцони пристально взглянул ему в глаза.

– Вы что же, поссорились? Впрочем, зачем же я спрашиваю… Значит, покидаете нас? Извольте, я передам мадонне…

Сергей ответил полупоклоном.

…Но на следующее утро он стонал, почти рыдал.

– Нет, нет, нет! Я не могу уехать! Княжна… Не могу!– Прости меня, – прошептала Августа.Она не смотрела в окно, не видела, как он отъехал. Долго сидела в кресле, наматывая на палец легкую золотистую прядь. Наконец, позвала Марио.

– Голубчик, – сказала по-русски. – Сыграй мне что-нибудь… печальное.

– И вы будете слушать? – усомнился Бельцони.