Княжий удел

– А-а-а! – орал Василий Юрьевич. – Господи! За что ты послал мне такие муки! За что же, Боже?!

Прошка выколол второй глаз. Василий вдруг обмяк и больше не шевелился. Был он дмитровским князем, стал слепцом.

– Что с князем-то делать? – спросил Прохор, вытирая кровавый клинок о полы кафтана.

– Вышвырните его за ворота, и пускай идет куда хочет!.. Впрочем, нет, отправьте слепца в Коломну. Там он с братцем своим Шемякой встретится, на пользу это будет Дмитрию. Он подумает крепко, прежде чем на государя руку поднять.

– А дальше что с ним делать?

– Отправьте в монастырь, там знают, что с ним делать. А я его более никогда не хочу видеть!

– Сделаем, государь, – отвечал Прохор Иванович и, поднимая слепца с пола, сказал: – Ну чего развалился?! Слышал, что государь повелел? Давай живее!

Дмитрия Шемяку держали в келье. Только раз после обедни молчаливый монах приносил князю квас и хлеб и так же без слов уходил.

Вот уже пошла вторая неделя заточения, а будто год минул. Каждый день казался длиной в целую жизнь – некому пожаловаться, не с кого спросить. Дмитрий Шемяка понимал, что его нынешнее положение зависит от того, как сложатся отношения между двумя Василиями. А если держат его взаперти, стало быть, московский князь не одолел дмитровского князя.

Дмитрий Юрьевич ждал освобождения и вместе с тем очень боялся: вдруг распахнется дверь кельи и суровый монах проговорит: «Выходи, свободен, князь».

А это будет означать не что иное, как поражение старшего брата, и отныне властвовать на Москве Василию Васильевичу безраздельно.

То, чего так остерегался Дмитрий Юрьевич, случилось в середине второй недели. Широко открылась дверь, приглашая князя покинуть холодную обитель.

Князь поднял голову с лежанки и увидел монаха. Островерхий клобук напомнил шлем, а ряса походила на кольчугу.

– Чего тебе надо… ратник?

Монах усмехнулся:

– Что же ты, Божьего человека от дружинника отличить не можешь? Кончилась твоя тюрьма, князь, выходи во двор.

Монах заговорил впервые. Голос у него оказался густым и приятным.

Князь поднялся с лежанки и спустился во двор. Сразу у ворот Дмитрий увидел одинокого монаха, который неторопливо брел вдоль стены, касаясь ладонью ее шероховатой поверхности. Шаги монаха были неуверенными, и Дмитрий понял, что он слеп.

Его внешность князю показалась знакомой: фигура, поворот головы, длинные и сильные руки. Как он похож на Василия! И когда слепец повернулся, заслышав приближающиеся шаги, Дмитрий не поверил увиденному, повернулся к сопровождавшему его чернецу.

– Кто этот слепец? – спросил и не узнал своего голоса, боялся услышать ответ.

– Неужели не узнаешь? – обронил монах сурово. – Это брат твой старший, Василий Юрьевич. Ты уходишь, а он вместо тебя келью займет. Келья небольшая, но слепцу много места и не надо. А я при нем буду, как и при тебе.

– Кто же его так? – прошептал князь.

– По приказу великого князя Московского Василия Васильевича.

Хоть и бранились братья частенько, и походами ходили друг на друга, но такого не бывало еще. Жалость сжала горло Дмитрия, когда увидел он слепого брата. Не было в нем прежней горделивости, достоинства, предстал перед ним жалкий слепец.

– Брат мой… – выговорил Дмитрий Юрьевич, и слезы, горькие, горячие, потекли по щекам.

Тихо сказал князь, но Василий услышал, остановился и повернул кровавые пустые глазницы на голос.

– Ты ли это… Дмитрий?

– Я, брат, я. – Шемяка сделал шаг навстречу.

– Посмотри же, что со мной великий князь Московский сотворил… Глаз лишил… в монахи постриг. Чем же он не Окаянный?

– Больно тебе, брат? – жалость с новой силой захлестнула Дмитрия.

– Не здесь болит, – безразлично махнул монах рукой, – а здесь вот, в самом сердце! – Кривой палец уперся в грудь. – Темнота теперь вокруг меня. Все слышу: птицы поют, чувствую, солнышко печет лицо, а видеть ничего не могу. Сны мне стали часто сниться, не бывало со мной такого ранее, только, что бы и ни увидал, все кровавыми красками заливает. А сегодня приснилось, будто я, отрок бесшабашный, бегу к реке по лугу. Вода в реке прозрачная, на дне камешки разноцветные, рыбки махонькие плавают, а потом все это красным застилает, и уже нет ничего. Тьма одна!

Только на мгновение лицо Василия Юрьевича посветлело, сжатые губы тронула легкая улыбка. Именно таким Шемяка чаще всего вспоминал старшего брата: удалым и дерзким отроком в рубахе навыпуск. Однако горе вновь легло на лицо Василия Юрьевича, и щеки прорезали глубокие морщины.

– Все… ничего уже нет… Ничего… Одна темнота да печаль мне теперь остались.

Только сейчас, глядя на беспомощного и ослепшего брата, Дмитрий понял, как дорог ему Василий. Обнял он его голову, прижал к своему лицу.

– Обещай мне, Дмитрий, что отплатишь за поругание, – требовал Василий.

– Обещаю, брат, обещаю.

Монах между тем уже запряг телегу, бросил на нее солому и нетерпеливо поторапливал князя:

– Князь Дмитрий Юрьевич, в дорогу пора. Великий московский князь дожидается.