Княжья доля

— Есть один, Равиль зовут, но он такой жмот. Его даже свои не любят, — безбожно врал он, наговаривая на доброго толстяка Равиля и мысленно извиняясь перед ним за это. — Если ночью, то не меньше полутора сотен сдерет, а то и две. Совести совсем у человека нет. — И он выжидающе уставился на офицера.

— Да хоть три, — пренебрежительно махнул рукой тот. — Ты, главное, возьми.

— Тогда давай так, — лихорадочно соображал проводник. — Ты вещи бери и дуй в тамбур, на выход. Там жди меня. А то вдруг я не успею, или его не найду, или уговаривать долго буду. Не ехать же тебе дальше из-за этой бутылки. Поэтому денег сейчас не надо, — остановил он руку Вячеслава, которая уже потянулась в карман. — Потом отдашь, когда принесу.

— Идет, — согласился капитан и уточнил: — Значит, я сейчас сразу со шмотками на выход и там курю и жду тебя.

— Вот-вот, — закивал головой Фарид. — А я к Равилю мигом. — И он заторопился в противоположный конец вагона.

Электровоз уже тормозил, подъезжая к станции.

Про себя проводник решил выждать до окончательной остановки поезда и еще минуту, а уж потом быстренько выскочить к нетерпеливо ожидающему его офицеру.

Вячеслав между тем стоял в тамбуре, с легкой ностальгией на душе разглядывая старенький вокзал, выглядевший, невзирая на солидный возраст, весьма внушительно.

Он глубоко вздохнул, предвкушая всю радость родителей от этой нежданной встречи, и, не желая выкидывать окурок ни на родной перрон, ни на чистый пол, который совсем недавно помыли, открыл межтамбурную дверь.

Однако увиденное в окошке двери, ведущей в соседний вагон, настолько потрясло его, что он мгновенно забыл про сигарету и оторопело уставился на белый маслянистый дым, сочившийся из тамбура соседнего вагона.

— Вот это ни хрена себе костерчик кто-то устроил, — пробормотал он ошалело, но тут же приступил к решительным действиям.

Поначалу мелькнула мысль о том, чтобы вернуться и взять огнетушитель, а также предупредить проводника, но тут он услышал, как кто-то там впереди надсадно кашляет, явно задыхаясь, и Дыкин решил сперва вытащить бедолагу, а уж потом сделать все остальное.

Ворваться в соседний тамбур ему удалось, но это стало первым и последним успехом.

Упругая резиновая пустота сперва нехотя поддалась, допустив неукротимого вояку в свое чрево, однако почти тут же она вновь сомкнулась, мягко, но крепко обхватив тело и туго спеленав его.

Вячеслав успел удивиться происходящему всего лишь на каких-то пару кратких мгновений, потому что густой и вязкий не то дым, не то туман, а если точнее, то черт-те что, мешал не только двигаться, но и дышать.

Последнее, что мелькнуло в его голове, было глубокое сожаление о несостоявшейся встрече с родителями, после чего капитан окончательно потерял сознание…

Они шли по центральной улице райцентра и мирно беседовали друг с другом. Скажи Миньке Мокшеву еще вчера, что такой разговор между ним и священнослужителем возможен, — ни в жизнь не поверил бы.

Воспитывался он в обычной, простой семье, но благодаря складу характера ничего на слово не воспринимал и все поверял опытами и экспериментами, за что ему немало доставалось как от учителей в школе, так и от родителей дома.

Нет-нет, никто из окружающих его людей вовсе не был противником прогресса опытов малолетнего Миньки. Но когда в результате удачно изобретенного пиротехнического состава взрывался старенький, однако еще весьма и весьма приличный сарайчик, когда забор возле дома оказывался наполовину рухнувшим, потому что Мокшев вырыл под ним огромную яму в поисках серного колчедана, а не найдя сей минерал, с горя забыл зарыть эту яму, когда…

Да что тут говорить, родители Миньки восхищались умом сына, но святыми и всепрощающими они не были.

Аналогичные ситуации не раз имели место и в школе.

Старый учебный миномет, изрыгая огонь и пламя, вдруг пробивал деревянный пол верхнего этажа; кабинет химички неожиданно окутывали ядовито-желтые пары маслянистого, жирного дыма, а мирный, никого не трогающий человеческий скелет в кабинете биологии ни с того ни с сего начинал в разгар урока клацать челюстями и хрипло хохотать, приводя тихую седовласую учительницу в неописуемый ужас, а одноклассников в неменьший восторг и ликование.

И таких подвигов у Мокшева насчитывалось не менее одного в месяц. Было бы больше, но неделя у него уходила на переживания по поводу очередного и жутко несправедливого, по его мнению, наказания, еще одну неделю он терзался в поисках новой идеи.

Затем дней десять всесторонне ее обдумывал — неудач при опытах самолюбивый Минька терпеть не мог — и наконец, сопровождаемый грохотом и криками возмущенных соседей или учителей, внедрял в жизнь.

Не выгоняли его из школы лишь по той простой причине, что учился Мокшев по тем предметам, которые уважал, на сплошные пятерки и с блеском защищал честь учебного заведения на всевозможных олимпиадах.

Причем не только районных или областных, но и на самых крутых — всероссийских, успев стать изрядным знатоком географии, точнее, той ее части, которая связана с различными месторождениями и залежами, а также химии, физики и математики.