Княжья доля

Красиво изукрашенные подлокотники и витиеватая резьба по краю всей спинки не могли полностью перекрыть всех имеющихся и весьма существенных недостатков — слишком твердого сиденья, хоть и обшитого темно-красной парчой, а также очень неудобного его положения.

К тому же кресло вплотную примыкало спинкой к стене, оставляя слишком маленький проход между собой и столом.

С больной ногой протискиваться было крайне неудобно, и Константин с куда как большим удовольствием оставался бы сидеть на обычной лавке, но такое было не по чину, стало быть, приходилось каждый раз кряхтеть и проклинать все и вся, пробираясь на свое законное княжеское место.

В дверь робко заглянул Епифан.

— Княже, — несмело окликнул он Константина, видя измученное его лицо и потому не решаясь напомнить о данном обещании.

— Вели на стол подавать, — распорядился князь, устало потирая виски. — А что до твоей сестры, то тут я… все обдумавши, — пришлось-таки ему покривить душой, — слово даю, самое большое через месяц будет она на свободе.

Радостно закивав, Епифан вновь исчез и тут же появился, смущенно замявшись, сказал:

— Там бояре с утра дожидаются.

— Скажи, нога у князя разболелась, — отмахнулся Константин, а когда верный стременной вновь удалился, мысленно обругал себя: «А сам ведь даже не узнал, где именно и у какого боярина сестра его находится. Ну да ладно. Решим как-нибудь вопрос, но только завтра».

Он и впрямь настолько устал, что даже и ел-то нехотя.

Однако надо было выяснить еще одно — какие книги для изучения необходимы будущему священнику, будущему епископу и кто ведает кому еще, временно пребывающему ныне в мирянах. Словом, после обеда Костя вновь вызвал Епифана, потребовав, чтобы тот нашел смерда Николая.

Отыскали того лишь спустя полчаса, стоящего на коленях перед иконой Христа.

В маленькой деревянной церквушке было почти пусто и, невзирая на солнечный день, царил полумрак.

Атмосфера патриархальной грусти и какой-то светлой торжественной печали царила во всем небольшом помещении, где, с одной стороны, было достаточно чисто, а с другой — скудость убранства сама лезла в глаза чуть ли не любому богомольцу.

Тусклые краски на немногочисленных иконах, грубо размалеванная стена перед алтарем, небрежно сколоченный амвон — все это в совокупности порождало картину самой неприглядной убогости и нищеты.

Красноречиво дополняла ее и одежда священника, маленького тщедушного старичка с подслеповатыми слезящимися глазами и редкими седыми волосами. Лишь бодро торчащая вперед небольшая пегая бородка мальчишеской лихостью и задором диссонировала с унылым выражением лица. Зато старенькое одеяние, от бесконечных стирок давно потерявшее свой первоначальный цвет, как раз соответствовало всему остальному.

О чем думал Николай, о чем просил господа бога, он и сам, пожалуй, толком не знал.

В то время как губы его почти беззвучно шевелились, автоматически повторяя слова молитв, которые он прочно помнил не один десяток лет, мозг его лихорадочно метался в поисках ответов на многочисленные вопросы, включая главный — зачем он здесь?

«Как хорошо молодым, — мыслилось ему. — Пушки, гранаты, ружья, пистолеты понаделаем… Вперед! Разобьем татар! А дальше что?»

Он не знал сроков своего пребывания здесь, так же как и остальные, но почему-то был уверен в том, что исчисляются они далеко не одним десятилетием, а это в свою очередь означало, что не из-за одной Калки попали они сюда.

Впрочем, он-то, да и все они, кроме Константина, влипли в эту историю случайно, хотя и это тоже сомнительно.

«В самом деле, — размышлял он. — Неужели те, кто послал Константина, были не в состоянии предусмотреть такую случайность и предпринять маленькие, можно сказать, совсем крошечные, даже микроскопические, с учетом их всемогущества, меры, чтобы надежно застраховать себя от таких случайностей. Следовательно, мы здесь не просто так, не в виде балласта к основному грузу. Значит, у каждого есть какая-то задача, поставленная…»

Стоп. Но он же — как его там, Алексей Владимирович, кажется, — по словам Константина, никаких условий не ставил, ничего не просил, не требовал.

«Стало быть… нет, ничего это не значит, кроме одного: что я совсем запутался и не ведаю, что мне делать и как жить дальше».

— Господи, вразуми раба своего, ибо туп он безмерно и не знает ничегошеньки. Ведь ежели ты мудрости от нас требуешь, то не в том она заключена, чтобы творить новое оружие для смертоубийства, а совсем в ином. Но в чем? — И он умоляюще посмотрел на желтокожего как азиат — видать, перебрали с красками — Христа, но тот грустно молчал, давая понять, что у каждого свой крест и ношу никто облегчать не станет, как бы ни была она тяжела.

Он встал с колен, перекрестился, но едва повернулся, как увидел перед собой Епифана.

— Князь кличет, — коротко буркнул он и шагнул в сторону, освобождая Николаю дорогу к выходу.

«Да, у каждого свой крест», — грустно подумалось ему, и он послушно зашагал по скрипучим некрашеным доскам на встречу с Константином.

* * *