Князь Олег

— Я же тебе говорил: хазарский хан предпочитает пребывать в неге и войско свое не обременяет ни боями, ни походами! Мои лазутчики зажирели у него от еды, которой он потчует всех, кто живет в его стране! — проговорил Олаф, не отпуская жену от себя.

— Боюсь я твоей беспечности, Олаф! — горько воскликнула Рюриковна. — Тревожно у меня на душе! — тяжело вздохнула она.

— Тревожно было, когда я к древлянам ходил; еще тревожнее было, когда к северянам да радимичам пошел. Теперь я здесь, дома, с тобой, на нашей душистой одрине, где пахнет нашей любовью, а ты тревожишься пуще прежнего! Почему?! — нетерпеливо прошептал он.

Она так боялась этого близкого шепота, этой ласки, этого нежного поцелуя, скользнувшего по губам, шее и… «Он прячет глаза от меня», — мелькнула острая мысль, и Рюриковна не знала, как повести себя дальше. «Пока я была его единственной женой, а теперь… Я чувствую, это из-за нее он мечется по всем лесным рекам, по всем словенским селениям… Нет! Я должна молчать! И забыть! Забыть тот вздох, который вырвался из его груди… О, какая страшная женщина жена этого монаха!.. Она и не посмотрела на Олафа, она просто прошла мимо, держа за руку своего сына, а он так вздохнул, будто его сердце не выдержало долгого терпения!.. Настал час испытания нашей любви! Какое тягло взвалил ты на мою душу!.. Молчать? Перетерпеть? Но как?! Как перетерпеть эти холодные, сухие губы, которые целуют меня по долгу, а не по зову желания?» — с удушливой горечью подумала Рюриковна и отстранилась от мужа.

Олаф глянул исподлобья на измученное лицо жены и подавил вздох.

— Может, тебе следует поступить так, как когда-то поступил мой отец, полюбив Эфанду? — сказала она тихо. — Ты уже три года, глядя на меня, видишь только эту мадьярку! — глотая слезы, прошептала она.

Олаф, широко раскрыв глаза, молча смотрел на Рюриковну, на ее вздрагивавшие от глухих рыданий плечи и, потрясенный ее откровением, не мог найти в себе силы для ответного признания.

«Хоть бы что-нибудь в ответ сказал!» — со страхом подумала она и не смогла остановить новый прилив жалости к себе.

— Ну! Ну будет тебе! — приговаривал он тихонько, целуя то ее лоб, то руки, куда попадало, когда она, рыдая, то закрывала лицо руками, чтобы он не видел ее опухшего от слез лица, то пыталась обнять его и поцеловать солеными от слез губами. Но когда она дотягивалась до его могучей шеи и целовала, она снова чувствовала его отчужденное напряжение.

Казалось, конца не будет этим слезам!

Олаф глубоко вздохнул, снова взглянул на Рюриковну и покачал головой. Нет, надо сбираться с дружиной в путь: сил нет слушать эти горькие рыдания… Что-то давеча говорил мне лазутчик о тиверцах и хорватах… Неплохо бы самому к ним наведаться… На Суле, говорят, форель уж больно хороша…

А рано утром он проснулся от нетерпеливого стука в дверь и вскочил от крика слуги:

— Князь! Город окружен кочевниками!

Олаф не поверил своим ушам, но старый Руги все испуганно повторял и повторял: «Говорят, их так много, что на Днепре не видно песка…»

— Ну вот и сбылось пророчество Софрония! Ну, держись, христодул! Найду — повешу! — зло ворчал Олаф, протирая лицо и спешно одеваясь. — А ты чего толкаешься? — грубо спросил он слугу, суетящегося возле него.

— Так ведь дозорные бают, что их, как саранчи, тучи несметные прибыли! Что делать-то будем? — оправдывался старый кельт.

— Обороняться! Что мы, зря оборонительные валы насыпали?! Не трусь, Руги! Ты ли это? — бодрясь, проговорил Олаф, а сам пытался вспомнить сон, который только что снился ему и вещал что-то тревожное…

Да! Он вспомнил! Ему снилось, что перед ним высокая и недоступная гора и он пытается одолеть ее, но гора каждый раз отступает от него, а затем, когда он поворачивался и пытался пройти другой дорогой, на его пути вновь возникала высокая злая круча. Да-да! Именно злая круча маячила перед его лицом и дразнила своей неприступностью!.. «Значит, старый кельт боится не зря, ибо, по всей видимости, настало время злого духа, который пришел в мои владения и решил испытать меня на крепость… Воля твоя, дух тьмы, я готов!.. И твоя гора с мордой голиафа[29] будет разрушена мною!» — с нарастающей в душе решимостью подумал Олаф и приказал слуге:

— Буди Стемира!

Глава 4. У подножия Угорской горы

— На нас напали угры, а посему всю суровую правду об этом народе и о его нынешнем воеводе Альме вы должны знать! — тяжело проговорил Олаф, окинув пытливым взором каждого из своих давних, рарожских еще, друзей-единомышленников, а также некоторых гостей из Аскольдовой дружины.