Князь Ярослав и его сыновья

– Доставить мой дар моему великому брату! – крикнул Орду.

Два рослых молодых нукера тотчас же внесли в тронный зал вновь отстроенного дворца большой скатанный ковер. Положив его перед Бату-ханом, низко поклонились ему и взявшись за край, развернули одним рывком, выкатив к ногам хана стройную золотоволосую девушку в белом платье. Девушка тотчас же вскочила, гневно сверкая большими голубыми глазищами.

– Хороша? – с торжеством спросил Орду. – Ее зовут Гражина, и ярости в ней как у барса. Ее захватил десятник Кирдяш и отдал мне, как абрикос с дерева.

– Хороша, – протянул Бату, мгновенно припомнив, что блондинки всегда были слабостью Гуюка. – А главное, к месту, брат мой. Прими мою благодарность.

Он тотчас же повелел увести Гражину в свои личные покои, дать служанок и приставить стражу. И улыбался в подстриженную бороду, уже зная, какой ценный подарок поедет в обозе князя Ярослава в Каракорум. Дар, который, без сомнений, отвлечет Гуюка от его бурной деятельности и заключит в собственные объятия.

Все это промелькнуло в голове Бату-хана, когда он вежливо наполнял чашу Орду кумысом. Братья сделали по глотку, и младший сказал, неторопливо утерев бородку ладонью:

– Ты порадовал мое усталое сердце, Орду. Ты отлично руководил войсками, ты привез богатую добычу, а дар твой превышает все добрые слова. Я знаю, что всегда могу опереться на твое могучее плечо.

– Всегда, Бату, – прочувствованно признался Орду.

– Я пью мед из твоих уст, брат. И запомню вкус этого меда. Может быть, мне придется попросить тебя…

Бату неожиданно замолчал.

– Жду твоих повелений, брат.

– Просьба, Орду, только просьба. Ты старше меня, мы оба внуки великого Чингиса, и я могу лишь просить.

– Проси, – согласился несколько опешивший от такого заряда лести простоватый Орду.

– Отдохни пока, – серьезно сказал Бату. – Хорошо отдохни, потому что просьба будет. Будет, Орду.

И поднял чашу с кумысом.

2

Ярослав выехал в Золотую Орду, когда уже встали первые морозы и лег первый снег. До этого неторопливо отбирал дары, лично и весьма придирчиво ощупывая каждую меховую шкурку: Александр сказал, что татары особенно ценят именно такие подарки. Потом пришла уборочная, потом – что-то еще, что позволило потянуть с отъездом, хотя Сбыслав не забывал мягко напоминать о необходимости поторопиться. А он все тянул и тянул, потому что необъяснимо боялся этой поездки. И, назначив день, сутки молился, а после говел, испросив у архиепископа отпущения всех грехов загодя.

Он очень надеялся, что Александр исполнит свое обещание и приедет проводить его, но Невский так и не приехал. «Боится свидания со Сбыславом», – с горечью понял Ярослав, но удивленному этим Сбыславу объяснил, что князь Александр, видно, очень уж занят.

– Я теперь ему не помощник. Сам дела вершит.

Правда, из Переяславля примчался Андрей, но был каким-то странным. Не к месту улыбался, не к месту спрашивал, не к месту восторгался княжной Настасьей Даниловной Галицкой, все – не к месту. Ярослав настолько расстроился, что прервал его восторги в самом неподходящем месте:

– Обнимитесь, сыны, и – с Богом.

Братья обнялись с искренней любовью, не обратив внимания на очередную оговорку. А великий князь только крякнул с досады.

Выехали с отборной охраной и огромным растянувшимся обозом: великий князь не скупился на подарки. Обоз неспешно тянулся позади, ехали только в светлое время и, хотя запрягали затемно, за день еле-еле добирались до очередной ямской поставы. Зато, правда, ночевали в тепле и удобстве, и Ярослав не мог не отдать должного татарской заботе о дорогах, до которых у русских князей никогда почему-то не доходили руки. Утром, плотно позавтракав, выезжали вперед с личной челядью и отборными отроками и до обеда не останавливались, коротая путь в бесконечных беседах.

Великий князь очень любил эти неспешные беседы ни о чем. Он уже оценил Сбыслава, понял, что он и умнее, и сдержаннее Андрея, но живее и откровеннее Александра, вечно занятого своими, не всегда понятными отцу мыслями. Признанный им, но не объявленный во всеуслышанье, по сути, тайный сын с каждым днем казался ему ближе и понятнее старших, законных сынов, и разговоры текли легко и непринужденно. Он не смущал отца непререкаемой резкостью Александра и не раздражал взбалмошностью Андрея: он успокаивал, не поддакивая и не льстя.

– Бог ожидал покаяния христианского и обратил татар вспять после разгрома на Калке, – говорил Ярослав. – Но мы не вняли гласу Его, и Бог позволил татарам вернуться. И ни один из князей не пришел друг другу на помощь. И я не пришел, хотя стоял с дружиной совсем рядом с несчастным Козельском. И в этом великий мой грех.

– Может быть, не великий грех, а великое прозрение, – сказал Сбыслав. – Козельску невозможно было помочь даже ценой собственной гибели не только потому, что татар было больше, а потому, что они находились на вершине победной славы.

– Ты говоришь разумные слова, но разум и грех живут не в одном гнезде. От греха ноет сердце, а не голова, если жива душа.

– Разве душа не живет в каждом христианине?