Князь

Вслед за побеждающими воинами с холма спустился главный дикарь, весь в золоте и мехах. Перед ним, подобно символу власти, покачивались медвежьи головы. Дальше произошло и вовсе невероятное: боярин выхватил меч, и его сотня решительно кинулась вперед, узким плотным клином врезаясь в гущу врага. Они не столько одолели дикарей, сколько раскидали их щитами в стороны, расчищая своему князю дорогу к предводителю захватчиков. Тот взревел, вскинув руки, его золотое копье взлетело вверх, хищно изгибаясь, – прямо кобра, выбирающая цель для броска. Волхвы скрестили посохи, направили их вперед, всего несколько саженей не доставая до чужака – и копье рухнуло, забилось, точно в судорогах, начало оплывать, как стали внезапно плавиться и прочие золотые украшения дикаря. Он закрыл лицо руками, дико заорал, потом подхватил с земли обломок рогатины, кинулся на боярина. Бесшумное столкновение клинков, уход, выпад – и дикарь замер, по самую рукоять насаженный на меч.

Свершилось новое чудо: почти в тот же миг доспехи захватчиков сделались уязвимыми, а их масталыги теперь легко перерубались ударами мечей. Новгородцы воспрянули духом, нажали и принялись нещадно рубить воющего от ужаса врага. Однако тут боярин выдернул свой меч из груди поверженного противника – тот захохотал, вскинул руки, и воинская удача переметнулась на другую сторону. Теперь уже костяное оружие стало сильным и неуязвимым. Волхвы вновь скрестили посохи и дали князю возможность повторно пронзить врага мечом. Тот упал – а через мгновение побежали и его воины.

Битва оказалась кровавой, каждая из ратей потеряла больше половины воинов. Но все же поле брани досталось новгородцам, как и небольшой обоз чужаков. По какой-то причине волхвы не дали ратникам подойти к телегам, на многих из которых поблескивало золото и серебро. Взяв лошадей под уздцы, они завели возки на холм, выпрягли коней. Поверх телег победители набросали тела врагов, в том числе их господина. В последний миг боярин пожалел-таки свой меч, выдернул – в ту же минуту чужак зашевелился снова, и новгородец убил его в третий раз, оставив оружие мертвецу.

Ратники закружились, зачерпывая шлемами песок на берегу озера и относя его наверх, к вражескому погребению. Холм рос на глазах и к сумеркам полностью скрыл павших северян. Своих убитых новгородцы унесли на корабли…

Дальше князь Сакульский смотреть не стал, и так все было ясно. Меч, оставленный Гостомыслом в теле убитого заезжего колдуна, и стал, похоже, проклятием для него и его сыновей. Что до родового проклятия рода Полины – то проклятие тут на земле, а не на людях. Здесь похоронен колдун, отсюда он и расточает свою ненависть. Правда, затеявшие битву дикари мало походили на лопарей, о проклятии которых рассказывал боярин Лисьин, – ну, да ведь кто у них паспорт спрашивал? Пришли с севера – значит, лапландцы. Спасибо, хоть не монголы. Да и давно это было. Так давно, что и не счесть. Хотя…

Андрей прищурился:

– Предводитель новгородцев был еще довольно крепким воином. Скажем, лет тридцати-сорока. Своего внука, князя Рюрика с братьями, Гостомысл призвал, чтобы передать стол, будучи уже глубоким стариком. Рюрик правил с середины девятого века, его мы в школе проходили. Значит, дед его воевал с залетными колдунами аккурат на срезе веков. Где-то в восьмисотом году от Рождества Христова. У-у, больше семисот лет миновало! А колдуны были изрядные, сильные. Это же надо: костяные доспехи и оружие неуязвимыми для стали сделать! Про такие заговоры и Лютобор, наверное, не знает. Немудрено, что даже мертвыми они смогли проклясть Гостомысла и сыновей его на погибель рода, на лишение мужской силы. Через вещь порчу даже я на владельца наслать умею. Видать, здорово дикари волхвов напугали, что те добычу после сечи брать запретили. Боялись, что проклятие и на ней тоже. – Зверев провел ладонью перед корытом, позволяя зачарованной воде вылиться на землю. – Золота там пудов на пять, если не больше. Интересно, проклятие все еще действует или уже потеряло свою силу? Все-таки семьсот с половиной лет прошло…

Золото, золото… Его никогда не бывает много, оно так манит, так застит глаза, что способно лишить рассудка самого честного, самого мудрого и рассудительного мужа. Оно отнимает честь и достоинство, коверкает судьбы, лишает родины и друзей, превращает уважаемых людей в закоренелых уголовников. Запах золота порой сводит с ума целые страны – что уж говорить про юного и неопытного князя, которого смело можно было назвать совершенно нищим?

– Пахом, ты где?! – перевернув корыто, направился к ручью Зверев. – Пахом, ты вернулся или еще гуляешь?

– Я здесь, княже! – Голос дядьки прозвучал из-под ветвей орешника, аккурат на тропинке, огибающей Боровинкину гору со стороны воды.

– Караулишь?

– По берегу прошел, княже, как ты и велел. Но недалече. У нас лошадей нет, чтобы далеко каженный день мотаться. Где подходы удобные, там верши уже стоят, а где нет, там и нам не поставить. Да и ни к чему. Снастей тут много, значит, рыбы мало. Разве на тот берег перемахнуть?