Клык и коготь

– Не должна, но будет, даже если мы постараемся избегать ее. Наши дети, когда они появятся, должны будут знать семью Бенанди. Она будет делать мою жизнь невыносимой при каждой возможности, и жизнь детей тоже, говоря им, что я недостаточно хороша, чтобы быть твоей женой и их матерью. Ты помнишь, что она говорила о моем отце. Я не смогу выйти за тебя, если у вас есть сомнения относительно моей семьи или если твоя мать будет вести себя подобным образом.

– Тогда она примет тебя, – сказал Шер, так решительно выдвинув челюсть, что его друзья и его мать очень удивились бы, увидев это. – В Ириете. Где меня одобрит и твоя сестра.

– О, Шер, – сказала Селендра, любя его теперь без всяких уловок. Он остался на месте, глядя на нее с улыбкой. Селендре казалось, хотя день был все таким же холодным, что огонь Глубокозимья уже зажегся в ее сердце и солнце снова опалило жаром. Шер не воспользовался моментом, чтобы еще приблизиться, хотя она больше и не желала, чтобы в ее силах было его остановить.

– Я должен поговорить с твоим братом, – сказал Шер. – Полетели, моя ненаглядная Селендра.

Они поднялись на воздух и вместе полетели домой.

51. Пятое признание

В этом повествовании уже мельком упоминалось, что Пенн и Шер были друзьями в школе, а затем и в Круге. Будучи добрым, а не жестоким и кровожадным читателем, который бы немедленно отправился к издателю с намерением порвать и сожрать автора, который ему не угодил, вы поверите этому на слово. Вам не показали никаких примеров этой дружбы, таких, из которых следовало бы, что два дракона доверяют друг другу, или таких, где они вместе отправляются на природу, чтобы прекрасно провести время. Правда заключается в том, что настоящая дружба, которая связывала их в детстве, ослабла с течением времени и по причине их взросления. Такими разными были теперь их жизни и удовольствия, что доверие и общие радости стали скорее памятью, чем реальностью.

Это произошло, как Благородна не преминула бы отметить, по большей части из-за различий в их положении. У Шера были деньги и достоинства, присущие его положению, а у Пенна – достоинства, присущие положению сельского пастора. Даже его средства к существованию были даром Шера, или скорее Благородной, а ведь требуется немалая стойкость, чтобы принимать благодеяния друга. Часто обиженным оказывается не дающий, который, несмотря на утрату земных связей, обретает благословение небес и радость приношения даров, а тот, кто, имея немного, должен принимать больше, чем может предложить взамен. Если возврат ожидается и происходит как в отношениях между Пенном и Благородной, в которых духовные и пасторские требы обменивались на земные блага, тогда все еще может быть хорошо. Но в случае с Шером Пенн чувствовал, что он приобретает многое, не давая ничего взамен. Естественно, это его огорчало, и, естественно, он старался не обижаться, – и огорчался из-за того, что надо прилагать к этому усилия. Так же естественно и Шер чувствовал и обиды Пенна, и усилия их скрыть, и это лишало их отношения непринужденности. Кроме всего прочего, жизнь Шера оставалась земной и полной наслаждений, в то время как Пенн с течением времени становился все более и более преданным Церкви и своему приходу. Они действительно отдалились, и оба крайне сожалели об этом, потому что было время, когда они все делали вместе.

Таким образом, когда Шер вернулся с Селендрой, на которой все еще не было признаков розового, что говорило бы само за себя, ему было неловко обращаться к Пенну, более неловко, чем если бы они вообще никогда не были близки. Селендра захотела сопровождать его более для того, чтобы не оставаться наедине с Фелин, чем по какой-либо иной причине, но он мягко ее остановил.

– Я должен поговорить с твоим братом наедине. Нам может понадобиться обсудить предметы, ненадлежащие для тебя.

Когда они вернулись, Фелин дома не было, она навещала прихожан. Селендра взяла книгу, радуясь, что осталась одна.

В кабинете Пенна имелась очень простая дверь, заменившая старую резную дверь много поколений назад. Шер осторожно постучал в нее когтем.

– Войдите, – страдальчески выкрикнул Пенн.

Шер вошел и встал, неловко оглядываясь. Это была комната Пенна, с его книгами и письменными принадлежностями, которые Шер сразу узнал, и все же, в каком-то смысле, комната принадлежала Шеру, как и весь приходский дом. Пенну следовало писать его проповедь по случаю Глубокозимья, чтобы прочитать ее пастве после возжигания огня, но вместо этого он лежал навзничь на спине, уставясь в ордер, требующий его присутствия в Ириете, и думал о грехе самоубийства.

– Шер! – сказал Пенн, садясь и стараясь улыбнуться. – Рад тебя видеть.

– И я рад тебя видеть. – Шер с некоторым трудом разместился в кабинете и закрыл за собой дверь.

– Ничего плохого не случилось, я надеюсь? – спросил Пенн с сердечностью, которая прозвучала фальшиво даже для него самого.