В воздухе разносился колокольный звон. Колокол на башне Хлодвига[143] звонил особенным звоном. В класс вошел сторож и что-то прошептал на ухо преподавателю испанского.
— Соберите вещи, господа, — сказал он. — Выходим во двор. И чтоб ни слова!
Коридоры и лестницы были заполнены учениками. Надзиратели направляли лицеистов в главный двор, а коллежан — на галерею. Общий сбор всегда был дурным предзнаменованием. За последние четыре года такое случилось всего один раз. Директор Бейнет, стоявший в окружении всех преподавателей, вышел вперед и назвал имя павшего на поле боя героя. Хор запел Марсельезу, потом объявили минуту молчания, и мы разошлись по классам.
Колокол умолк. Затрещал микрофон, и громкоговорители разнесли по двору голос директора:
— Дети мои, я собрал вас сегодня, накануне каникул, испытывая глубокую душевную боль. Я надеялся никогда больше не проводить этот печальный ритуал. Мне только что сообщили, что позавчера в бою с врагом погиб лейтенант Пьер Вермон. Его смерть глубоко опечалила нас. Пьер Вермон учился в нашем лицее. Он был блестящим молодым человеком и незадолго до отправки в Алжир сообщил мне, что хочет преподавать в лицее Генриха Четвертого, где у него было много друзей…
Директор продолжал говорить, но я словно оглох и не сразу осознал, что речь идет о
— Он же не о Пьере Вермоне говорит?
— Вернись на место, сейчас начнется минута молчания.
Я стоял и вспоминал, как Пьер танцевал рок-н-ролл, как он смеялся, возмущался святым триединством «брак — флаг — деньги», как утверждал, со страстной убежденностью в голосе, что нужно истребить всех церковников на земле, будь то имамы, кюре или раввины.
Быстрая и безболезненная смерть была единственной поблажкой, на которую он соглашался. Я не мог представить его бездыханным, окровавленным. Мне не было грустно, я вообще ничего не чувствовал. Смерть как факт жизни. Меня до глубины души потрясла абсурдность случившегося. Не сама смерть Пьера, а то, что он погиб за четыре дня до конца войны. Словно последний погибший был глупее того, кто словил пулю первым. Смерть Пьера должна была потрясти меня, но я почувствовал лишь тупое удивление и ужаснулся собственному бесчувствию. Я подумал о Сесиль. Кто сообщит ей о гибели брата? Как она отреагирует? Грянула Марсельеза, и у меня по телу побежали мурашки. Я сорвался с места, грубо оттолкнул сторожа, попытавшегося меня задержать, и помчался по улице Сен-Жак к набережной Августинцев, взлетел по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и забарабанил в дверь. Никто не открыл. Я сидел на лестнице, в темноте, и ждал. Долго. Сесиль не пришла. Уходя, я постучал в дверь консьержки:
— Извините, мадам, вы не знаете, где сейчас Сесиль Вермон?
— Она уехала две недели назад, я храню ее почту.
— К дяде в Страсбург?
— Мне она ничего не сказала. Вам плохо, молодой человек? Может, присядете? Вы что-то совсем бледный.
Я отправился на улицу Данфер, но в «Бальто» заходить не стал. Через стекло витрины я заметил Сами, он играл в настольный футбол, Имре и Вернер сидели у стойки. Мне ни с кем не хотелось разговаривать. Домой я вернулся поздно. Мама, папа и Жюльетта ужинали и смотрели новости по телевизору.
— Ты что, забыл о времени? — недовольно спросила мама. — Мой руки и садись за стол.
— Не хочу.
Папа вышел следом за мной в коридор:
— Что происходит, Мишель?
— Помнишь Пьера Вермона? Брата Сесиль?
— Того, кто отдал тебе пластинки?
— Одолжил. Он погиб. В Алжире. В стычке с врагом.
— Черт! Сколько ему было?
— Понятия не имею.
— Как отреагировала малышка?
— Она пока не знает.
— Просто беда. Какая глупость — погибнуть, когда война уже закончилась.
— Теперь она совсем одна.
— Не повезло.
— Правду говорят — мерзавцы всегда выходят сухими из воды, а лучшие гибнут. Я бы хотел, чтобы моим братом был Пьер. Он вел себя как герой, его уважали.
— Не смей осуждать Франка. Ты не представляешь, что ему пришлось пережить.
— Знать его не хочу. Для меня он умер!
Я ушел в свою комнату. Хлопнул дверью. Хотел, чтобы от меня отстали. И они отстали. Я лег, погасил свет, но заснуть не мог. Вспоминал встречу с Пьером в бистро на площади Мобер. Как он тогда смеялся! И как много дал мне! Я ничем не сумел ответить, и этот неоплатный долг тяготил меня, а потом вдруг увидел Пьера — он стоял на крепостной стене, у его ног расстилалась бескрайняя пустыня. Воротник мятой рубахи был поднят, ветер развевал расстегнутые полы. У него были седые волосы и морщинистое лицо. Пьер улыбался солнцу.
19
Сесиль посмотрела в окно на высившуюся вдалеке лесистую гору, повернула голову и взглянула на мужчину в белом халате. Он с непроницаемым видом изучал лежавшие перед ним бумаги. Закончив, довольно хмыкнул и сказал:
— Анализы идеальные, я согласен. Мы должны сделать все строго по правилам, поэтому в конце дня вас осмотрит мой коллега и напишет собственное заключение. Моя секретарша свяжется с вами. После этого можно будет делать операцию. Придете утром, натощак, во второй половине дня сможете уйти.
— А если возникнут проблемы?
— У нас не бывает проблем.