Клуб интеллигентов

Тарпушакис выпроваживает его как милейшего гостя, приговаривая: «Что ты... я всем поровну». И пойми ты теперь этих покупателей, если можешь. Если бы он товары Шешялаукису не сбыл, разве пожалел бы их другому? Но ведь сбыл. А что он может поделать? Ведь он — заведующий. С другой стороны глядя, ведь со спекулянтом и возни меньше, и угостит, и о политике можно пошептаться. Изредка не стерпит Тарпушакис и сам, найдя повод, кое-кому раскрывается:

— Я политики не касаюсь, но... но вы увидите... — сияет он.

— А что же еще мы увидим? — спрашивает собеседник.

— Нет, нет, у меня с политикой ничего общего.ГПоговорить можно всяко. Язык без костей, — Тарпушакис языком гасит огонь.

Попробует на зуб одного, другого, затем утихнет Тарпушакис, но ненадолго. Бездельничать станет и снова замечтается. Невзначай перебирает в голове свою торговлишку, то акции, всунутые в заводишко старшины, вспомнит, то буржуазная жизнь как-то идиллически предстанет, и другие кулацкие мечты услаждают.

— Слыхал? — снова бормочет на ухо Шешялаукис. — Говорят, двадцать пятого...

Тарпушакис слушает, но разве обязательно ему слышать? На всякий случай, конечно, в газету тоже можно заглянуть. Читать не будешь, так еще знакомые обидятся, упрекнут в отсталости. А Тарпушакис, раз он человек далекий от политики, больше всего к четвертой полосе привык. Ищет там известия на свой вкус, но, как нарочно, все факты бьют прямо в лоб. Оказывается, все, даже самые круглые, военные даты силы не имеют. Нужно жить в мире. Стало быть, и дальше зарплату получать, есть-пить, два раза в неделю бороду брить, соблюдать правила уличного движения, стоять на страже своего здоровья. В свете таких перспектив будущего Тарпушакис иногда даже пугался своих военных мыслей. А что, если правление кооператива подслушает, о чем он с кулаком толкует? Порой такой образ мышления может и не понравиться. Был бы помоложе, то для укрепления духа хотя бы значок ГТО нацепил. Все внешность была бы более советская.

Позвали однажды Тарпушакиса в комитет профсоюза и чуть ли не в отчаяние привели.

— Нет ли у тебя, Тарпушакис, — говорят, — настроения в наш подшефный колхоз отправиться? Лекцию не прочитал бы?..

«Вот как просто конец приходит», — еще не осознавая величины несчастья, только оглушенный, сказал себе Тарпушакис и схватился за пульс. Но тут вспомнил, сколь много усилий вложил он, оберегая свою личность, и решил не сдаваться.

— Я ничего против не имею, — ответил он. — Против начальства я не... Начальство всегда остается начальством. Без начальства не проживешь. Должно быть начальство...

— Но как на самом деле? Поедешь?

— Против поездки я ничего против не имею. Поехать всегда можно. Сел и поехал. И приехал. А потом назад вернулся...

— Значит, согласен?

— Раз надо, то и соглашаешься. Согласиться нетрудно. Взял и согласился.

— Так как же все-таки?

— Способностей у меня нет, — наконец нашел подходящую отговорку Тарпушакис. — Только дело испорчу. Чувствую, что запутаюсь. Потом скажут, видишь... Нет, способностей нет, хоть... в общем я не против.

Видит профкомитет, что Тарпушакис выкручивается, и предлагает ему все же ехать. Видит опасность и заведующий — уже не выкрутиться. Ввяжется в политику и пропадет, и независимость будет нарушена.

Когда вопрос стал таким образом, Тарпушакис взял да слег. Здоровехонек был, а вот внезапно какие-то боли сдавили, температура поднялась. Говорят, что знакомый врач приписал ему эти симптомы, но это — врачебная тайна. Не от добра, а от трудов заболел человек. Болеет он себе, будучи здоровым, и в колхоз ехать не надо, и отдых непредвиденный. Приятная болезнь. По-латыни она симуляцией называется.

Знакомые не были бы знакомыми, если в трудный час не пришли бы больного проведать. Собираются они, военные даты намечают, утешают всячески. Болей себе на здоровье, а останешься невредим, никакая политика не пристанет.

Но сколько же можно болеть? Как только другие люди в колхоз уехали, Тарпушакис тут же совершенно неожиданно исцелился. Этому никто не удивлялся, так как хорошо знал, что в каком-то приходе, по воле какого-то настоятеля одна набожная бабенка из мертвых воскресла и поведала о могуществе календарных дат.

Пошел, стало быть, Тарпушакис в магазин. Сперва взвесился, уточнил, на сколько поправился за время болезни, и приступил, так сказать, к работе. Испробовал, не отвык ли покупателя обманывать, тут же нескольких для примера обставил и сильно этому обрадовался. Способности, следовательно, еще не иссякли, и вообще жизнь кажется усладой. От такого счастья Тарпушакис, взвешивая товар, даже руку на весы не положил, к чему был привычен. Пусть человек разок получит полным весом, не жалко. Сегодня под вечер Шешялаукис обещал прийти за цементом. Разумеется, притащит той сивухи, а Тарпушакис не станет вдруг переносить этого смрада, потребует шампанского и говорить будет только по-английски. Неважно, что языка не знает — пьяный сговорится.