Ключи от Стамбула

Игнатьев уже знал об этом. Немецкие газеты рассказывали о какой-то чуме в России, утверждая, что в Тверской губернии целый уезд (!) вымер, что никакие медицинские и административные меры не в состоянии остановить опустошения. Правительство принуждено вызвать медиков из Франции, Британии и Пруссии для борьбы со страшной болезнью, охватывающей Петербург.

— А у меня там семья, — с тревогой в голосе признался врач, — жена с тремя детьми и мать-старушка.

Николай Павлович поспешил утешить доктора.

— Молчание моих родителей, сестёр и братьев, заставляет меня считать газетные переболтушки злобною выдумкой.

Утром Николай Павлович похристосовался с женой, собиравшейся кормить малютку, и направился в церковь. Пасхальная служба продолжалась два с половиной часа. В алтаре сияло солнце. Пламенели свечи. Красные ризы священников символизировали радость жизни. Отец Смарагд с необычайным воодушевлением провозглашал.

— Христос Воскресе!

— Воистину Воскресе! — дружно отвечала паства.

После службы более шестидесяти чинов посольства и русских подданных разговлялись у Игнатьева.

Затем Николай Павлович отправился в Патриархию со значительною свитою и в сопровождении греческой миссии и сербского поверенного в делах. Он устроил настоящую праздничную демонстрацию, привлекшую в Патриархию множество народа и приведшую греков и болгар в восторг.

На следующий день Игнатьев побывал на конном рынке и купил себе славную арабскую лошадь, светло серую с крапинами, чрезвычайно напоминающую экстерьером его чертолинского Донца — хоть в гусарский полк определяй. Пробовал ездить — ни нога, ни живот не заболели. Слава Богу. «Буду продолжать», — решил Николай Павлович, отсылая лошадь на конюшню. Движение было ему необходимо: появились симптомы «сидячей болезни», которая, вероятно, и усложнила течение желудочных расстройств.

— Теперь приищи лошадь для меня, — сказала Екатерина Леонидовна, предвкушая удовольствие верховой езды. — Я непременно хочу ездить летом.

Её желание было понятно. Иной способ кататься в Стамбуле и в Буюк-Дере был просто невозможен. Мостовые находились в безобразном состоянии, а спуски зачастую ужасали.

Глава VI

После Пасхи солнце с каждым днём светило ярче, посольский сад благоухал сиренью, и Екатерина Леонидовна стала чаще бывать с малышами на улице.

Николай Павлович съездил в Буюк-Дере, проверил, как работают строители, удостоверился, что комнаты Анны Матвеевны, ребёнка и жены просохли (ни сырости, ни запаха в них не было), проведал могилку Павлуши и, по возвращении, сказал жене, что через месяц они переедут на вновь отстроенную дачу.

— Тебе должно понравиться. Там всё в восточном стиле.

Через три дня, радуясь тёплой погоде, посольство переехало в Буюк-Дере. Второго июня, в день очередной годовщины свадьбы, Игнатьев подарил жене арабскую лошадь, которую Екатерина Леонидовна сочла излишне смирной.

— Пока ты кормишь, лучше ездить на такой, — заботливо сказал Николай Павлович. — Потом, даст Бог, прикупим резвую.

— Ты прав, — ответила Екатерина Леонидовна, поблагодарив его за чудесный «презент», о котором мечтала с зимы. — У меня теперь одна мысль, одна забота — сберечь молоко и хорошенько выкормить Алёшу.

В тот же день, когда они приехали в Буюк-Дере, она побыла на могилке Павла и отлично справилась с собой, хотя и слёз, конечно, не скрывала. На следующее утро Игнатьев нашёл её в саду, на верхней террасе, перед склепом. Она сидела на скамейке и кормила Алексея. Кормила и ласкала живого, а думала об отошедшем, глядя на его могилку. Вскоре верхняя терраса посольского сада стала местом их любимых семейных прогулок.

«Вот, — умилённо подумал Николай Павлович, — сюжет живописной картины, стихотворения».

Найдя Катю перед склепом, он вначале побоялся, что подобное соседство слишком возбудит её чувствительность, но она, тихонечко поплакав, улыбнулась.

— Теперь, — заверила его Екатерина Леонидовна, — когда я чувствую себя счастливой матерью, вид могилки меня утешает.

Когда из отпуска вернулся Хитрово, на отдых запросился доктор Меринг. Он клятвенно пообещал Игнатьеву свозить его в Германию, на воды.

— Нет, Фридрих Фридрихович, — с сожалением в голосе ответил немцу Николай Павлович, — вряд ли я воспользуюсь Вашей сердечной заботой. Мне отлучаться нельзя. Забот и впрямь было достаточно: агенты сообщали, что в Герцеговине готовится восстание. Он надеялся, что получит возможность отдохнуть весною будущего года, а пока ежедневно ездил с женою верхом.