Ключи от Стамбула

— На то и обмылок, чтобы из рук выскальзывать, — проговорил Александр Константинович Базили, узнав о том, что перемирие подписано и что Стамбул теперь неуязвим.

— Заставь дурака Богу молиться! — ругал Игнатьев великого князя и не находил себе места. Чем ближе он был к цели, тем больше она отдалялась. На душе было гадко и скверно, словно в судьбе наступил перелом с весьма неутешительным финалом. Явственно, мучительно казалось, что от верной русской дипломатии скоро останутся одни сургучные печати на истлевших зашнурованных депешах. Малодушие высшего света не могла не сказаться на мировоззрении государя и его брата.

Утром Игнатьев рассказал великому князю о дорожном происшествии, случившемся с ним на перевале.

— Ни о чём я так не сожалею, как о ящике с полномочием и орденом св. Александра Невского, — сказал Николай Павлович. Он сожалел, конечно, об утрате, но более кручинился о том, что его заветные мечты безжалостно развеяны реальностью.

Великий князь, державший себя после проведённого Игнатьевым дознания с видом проштрафившегося унтер-офицера, представшего перед военно-полевым судом, искоса взглянул на визави и, убедившись, что тот смотрит на своё колено, видимо, ушибленное при падении, вызвал к себе лейб-гвардии казачьего полка штабс-ротмистра Лесковского. Объяснив суть вызова, он командировал его «для доставления личных вещей графа Игнатьева, оставшихся в овраге близ деревни Шипки».

Лесковский лихо козырнул и поспешил исполнять поручение.

Николай Павлович поблагодарил главнокомандующего за отзывчивость и ответил на его вопросы, касавшиеся будущих переговоров с турками.

— Ничего нового я вам не сообщу, но в моих инструкциях есть три пункта, которые надо всячески отстаивать при подписании сепаратного мира:

— Первое, — сказал Игнатьев и прижал левый мизинец, — Болгария должна стать не автономной провинцией, а вассальным государством. Поэтому в ней вовсе не должно быть турецких войск, а, следовательно, и крепость Шумла, от которой наследник цесаревич вынужден был отступить по приказу вашего высочества, должна быть от них очищена. Второе, — безымянный палец прижался к мизинцу, — часть дани, которую вассальная Болгария обязана платить султану, должна быть, в течение тридцати восьми лет, уплачиваема нам.

— Из каких соображений? — спросил великий князь, угнетённый сознанием собственной вины за подписанное им преждевременное перемирие.

— Часть дани Россия будет получать в счёт контрибуции за её военные издержки, — ответил на вопрос Николай Павлович, и его средний палец упёрся в ладонь: — Теперь, что касается третьего пункта. Турция должна возвратить свободу болгарам, сосланным в Малую Азию: всё это цвет интеллигенции, необходимый Болгарии для новой жизни.

— А как быть с границею Болгарии?

— Она уже нанесена.

— И турки согласятся?

— Безусловно.

— Мне кажется, Николай Павлович, вы самый большой оптимист в нашем Отечестве.

— Ваше высочество, я никогда не смешиваю своего желания с действительностью. Наоборот, я их всегда слишком хорошо различал. Другой вопрос, кому выгодно, чтобы мы смотрели в будущее безнадёжно?

— Тому, кто утратил надежду! — с жаром произнёс великий князь, словно разгадал мудрёный шифр.

— Или никогда не имел её, как не имел любви к России, — счёл нужным уточнить Игнатьев.

Беседа с князем Черкасским, который жаловался на бесхарактерность главнокомандующего, на отсутствие всякой предусмотрительности и последовательности в его действиях и распоряжениях, на общую беспомощность и апатию, царившие в главной квартире, ещё более заставил Игнатьева задуматься над будущностью начатого им дела. Сведения, получаемые из Петербурга и Бухареста, так же действовали угнетающе среди упаднических настроений тех, кто составлял свиту великого князя. Александр Иванович Нелидов, находившийся теперь под начальством главнокомандующего, разделял общее настроение, царившее в главной квартире великого князя, а потому и содействовал поспешному перемирию. Чтобы иметь верного помощника, Игнатьев добился перевода князя Церетелева, служившего казачьим офицером при генерале Гурко, в состав своей «артели».

— Значит, Лондон снова нагнал грозовые тучи, и нас ожидает ливень с градом? — спросил Алексей Николаевич, прибегнув к аллегории. — По-видимому, Англия никак не может отказать себе в удовольствии думать о России непрестанно.

Игнатьев грустно усмехнулся.

— Англия столь давний оппонент России, что я склонен подозревать её в тайной симпатии к нам. Иной раз кажется, что будь королева Виктория не мнимой управительницей Англии, а подлинной её царицей, Британия вполне могла бы стать союзницей России, причём, весьма надёжной, — без тени иронии проговорил он.

— Куда надёжней Франции?

— Конечно.

А тем временем Румыния, ещё недавно входившая в состав турецкой империи, бульдожьей хваткой вцепилась в часть Бессарабии, отошедшей ей после Крымской войны, и ни за что не хотела возвращать эту землю России. Она даже выразила по этому поводу протест, обратившись к западным державам.