Ключи от Стамбула

Двадцать шестого января, ровно через четыре дня после своего отъезда из столицы независимой Румынии, Николай Павлович телеграфировал главнокомандующему о своём прибытии на станцию Семенлы-Тырново и приготовился ждать поезд, который прибыл только в полночь.

Всю дорогу до Андрианополя Игнатьев грустно слушал стук колёс.

«В сущности, в эту минуту, — размышлял он, — когда главные действующие лица армии воображают, что с Турцией уже всё ясно, можно отправляться по домам, прямая обязанность военного начальства не была выполнена. В политическом отношении всё только начиналось. Была совершена непоправимая ошибка, умалившая, парализовавшая блистательные успехи нашего оружия и передавшая все козыри, которое благое Провидение и выносливая доблесть русского солдата доставили России в декабре, и январе, в руки завистливых британцев. Эти горлохваты не преминут теперь воспользоваться нашими промахами. Они перегнали нас под Стамбулом и сделались, ради нашего благодушия и преклонения перед Европой, хозяевами положения, с целью одним ударом, одной международной конференции, лишить нас результатов, приобретённых долговременною дипломатическою подготовкой и в особенности кровью русского солдата». Не оставалось никакого сомнения в том, что его, Игнатьева, прибывшего к шапочному разбору, ожидали одни неприятности, трудности и разочарования. Всё это было очевидным и не внушало оптимизма.

Невзирая на усталость, и на то, что спутники его уже дремали, Николай Павлович так и не смог уснуть. «Вечер зимний, вечер поздний, нам Европа строит козни», — рифмовал он втихомолку, представляя, какое множество заговоров рождалось теперь в головах иностранных разведок, чьё внимание было приковано к Стамбулу. Секретари дипломатических миссий исправно подшивали новые инструкции своих правительственных кабинетов, а послы вели борьбу за интересы своих государств, во многом доверяясь опыту и тонкому расчёту. По законам тайной дипломатии.

Убитый известием о перемирии с турками, Игнатьев прибыл в Андрианополь в пять часов утра двадцать седьмого января, ещё не зная, что турецкие уполномоченные уехали в Стамбул сутками раньше, и явился к главнокомандующему, как только тот проснулся. Быстрота переезда удивила великого князя. Между ним и Николаем Павловичем произошёл тяжёлый разговор.

Среди тех мыслей практического значения, к которым неоднократно возвращался Игнатьев, чётко вырисовывается один закон, одно правило, которое зримо проявлялось в его дипломатическом искусстве, где он был несомненно виртуозом, настоящим гением, и вытекало из глубокого чувства реальности, столь не достававшего его противникам, вращавшимся в силу петербургской жизни в кругу условностей, и книжных представлений о жизни. Правило это касалось соотношения дипломатических действий с военными. Игнатьев как никто ясно понимал, что любые переговоры, международные трактаты и конвенции получают то или иное освещение и направление, то или другое смысловое наполнение в зависимости от совершившихся фактов. Это так же верно, как и то, что победитель всегда прав. Поэтому Николай Павлович тотчас, после первых радушных приветствий, не мог не спросить великого князя, почему он, как главнокомандующий русской армией, остановился и поспешил заключить перемирие, тогда как все военные и политические соображения требовали дальнейшего наступления и занятия нашими войсками господствующих высот Стамбула и Босфора, не говоря уже о водопроводах.

— Сколько раз я вам внушал, ваше высочество, не благодетельствовать тому врагу, которого ещё не победили, и не выпускать из рук фактически захваченных преимуществ, пока враг не подписал под нашу диктовку надлежащего договора! — сильно волнуясь и еле сдерживая возмущение, выговаривал Игнатьев, запоздало направляя мысль главнокомандующего в нужную ему сторону. В самых сильных выражениях он старался убедить великого князя в том, что полная и окончательная победа над Турцией, дальнейшее вступление русской армии в Стамбул, и поднятие державного чёрно-золотого стяга над дворцом Абдул-Хамида, ознаменуют собой возвращение турецкой столице её исторического имени. Константинополь не только станет символом победоносной силы русского оружия, осенённого честным и животворящим крестом Господа нашего Иисуса Христа, но и докажет всему миру истинность Православия, что, разумеется, зачтётся и ему, главнокомандующему Действующей армии, и его брату Александру II Николаевичу, самодержцу российскому.

— Как в настоящем, так и в будущем, как на этом, так и на том свете, в день Божьего суда, — с жаром говорил Николай Павлович, выказывая истинную веру. — Собственно, для нас необходимо, чтобы правящая партия английского парламента действовала, как можно беспардонней, агрессивней, показывая католической Европе, кто на самом деле предаёт дело Христа, поддерживая иноверцев! Одно ваше слово, и ключи от Стамбула навсегда останутся в России. Я уже предвижу массовое крещение язычников и переход магометан в Православие.

— Это утопия.