Ключи от Стамбула

Во время своего пребывания в Пере, Михаил Константинович Ону удостоверился в лихорадочно-враждебной нам деятельности английского посла Лайярда, и, как это ни странно, его изумила открытая неприязнь, и даже ненависть, проявляемая к России, австро-венгерского посла графа Зичи, у которого с Игнатьевым были прежде дружественные отношения. По словам Ону, австро-венгерский посол дошёл до того, что требовал у Порты пропуска через Дарданеллы двух австрийских броненосцев, которые должны были присоединиться к английской эскадре.

«Венский кабинет столько же, сколько и лондонский, — сообщал Михаил Константинович в своём шифрованном послании, — убеждает турок не вступать с нами ни в какие непосредственные соглашения и не принимать наших условий. На что турки, по словам верховного везира Ахмет-Вефика-паши, отвечают графу Зичи и его секретарям открытым текстом: «Мы уже не в состоянии вести войну. Если вы имеете счёты с Россией, сводите их с нею непосредственно, а от нас отстаньте! Отвяжитесь».

Игнатьев читал донесения своего первого драгомана и невольно говорил себе: « Всё так, по-другому и быть не могло; дипломатия Австрии сходна с бабьей хитростью: «Мужу всей жо… не показывай! Ему и половинки хватит»». С самого начала герцеговинского восстания Николай Павлович не переставал доказывать лживость и двуличие венского кабинета. Он постоянно выявлял признаки его враждебности на Балканском полуострове, указывал на них неоднократно, но в Петербурге не вняли предостережениям Игнатьева, и предпочли собственными руками разрушить созданное им положение на берегах Босфора. Александр II отмахнулся от Абдул-Азиса с его сердечным отношением к России, как от назойливой мухи, променяв добрососедство с Турцией на иллюзию союза с Австро-Венгрией. Исходя из всего этого, Николай Павлович прекрасно понимал, что, как бы турки ни отбрыкивались от англичан и швабов, интриги политиков заставят Порту всеми силами противиться нашим условиям мира. Франц-Иосиф I вставал рано, но он никуда не спешил. Время покапризничать у него было. Империя Габсбургов, компаньонка и опекунша России по Тройственному союзу, трогательно заботившаяся о её благополучии, и громогласно объявившая себя единственной опорой, преданной подругой в их «сестринском» альянсе, «верная до гроба» Австро-Венгрия вдруг повела себя с такой ужасною холодностью, будто двуглавый российский орёл взял да и капнул извёсткой на горностаевую мантию Франца-Иосифа I, и без того довольно ветхую, поеденную молью.

Женщина может прожить в доме без мебели и даже без мужчины, но она не сможет проснуться в доме, где нет зеркала. Для Вены зеркалом служил Берлин, обрамлённый новой границей Германии.

Двадцать девятого января от Сервера-паши из Стамбула пришла телеграмма, извещавшая о начале английского вмешательства в дела России: «Британское посольство в Константинополе и комендант Дарданелл уведомили нас вчера вечером (то есть, двадцать восьмого января), что шесть судов английского флота получили приказание пройти пролив».

— А будь мы сейчас на высотах Галлиполи, этого бы не произошло, — уверенно сказал Николай Павлович.

Великий князь поморщился.

— Назад не отыграешь.

«Колодец надежды исчерпан до дна и прочно завален камнями», — кружа вдоль стен и меряя шагами комнату, повторял то вслух, то про себя Николай Павлович незнамо кем написанные строки. И, чем больше он представлял себе заброшенный в степи источник влаги, окружённый черепами тех, кто умер, проклиная жуткий зной и раскалённую солнцем пустыню, тем тоскливей становилось на душе, мучительней и безотрадней. Многим не ведомо, а рыбаки знают: чем крупнее улов, тем чаще рвутся сети. Вот и Стамбул, словно рыба-меч, порвал невод — ушёл из него. Игнатьеву стало жаль себя, своих утраченных иллюзий: думать о полной и безоговорочной капитуляции Порты отныне было глупо.