Ключ от всех дверей

Стрелок яростно тряхнул головой, отгоняя проклятое видение. Глянул прямо перед собой – на дощатые мостки. Там белела рубаха Ивашки. Малец, склонившись над журчащей водой, деловито проверял вершу из ивовых прутьев, поставленную им поутру. Он лежал пузом на мокрых досках, увлечённо болтая в воздухе босыми пятками, и Мизгирь мог бы поклясться, что он привычно высунул язык, как всегда за кропотливой работой.

Стрелок невольно усмехнулся.

Только ради Ивашки стоило попасть именно в эту Каменку, где были живы его односельчане, мать с отцом и сестрёнка Машутка, пятью годами старше него, которая ко времени их чудесного появления успела выйти замуж и обзавестись пацанами-близнятами.

Возникновение из ниоткуда давно исчезнувшего сына и брата и вправду стало чудом для его семьи, как и для всей Каменки. А то, что вслед за Ивашкой явилась толпа полуживых, голых, измождённых людей – что ж, и это жители деревни приняли как должное, распихав страдальцев по своим избам.

– Бог послал, – степенно объявил деревенский староста, он же кузнец, могучий и седобородый, по имени Фрол.

Бывшие узники, кое-как оправившись от пережитого, принялись помалу обживаться и строиться. Свободной земли тут было сколько угодно – паши и сей вволю. Пришлые стали жить своей общиной. А верховодил у них тот самый высокий, весь в ожогах, мужик, что разговаривал с Ивашкой в Изнанке, когда они укрывались от наводнявшей то страшное место нечисти. Пришедшие с ним звали его Танкист, и это странное для местных прозвище прижилось, почти никто не называл главу новой общины его настоящим именем – Степан. Разве что его жена, круглолицая светленькая молодка, которую он в первый же месяц приглядел в Каменке.

А Изнанка…

Мизгирь старался об Изнанке, куда они все попали прямиком из газовой камеры концлагеря, не вспоминать. Но она приходила к нему во снах. Несущиеся прямо на них стада неведомых тварей, щёлкающих окровавленными жвалами. Тяжко ворочающееся за каменной стеной чудовище. Лопнувший под когтями кота-великана гигантский пузырь…

И ещё Стрелку мерещился развеявшийся в прах чёрный человек. Чародей. Комендант концлагеря.

И он просыпался весь в ледяной испарине, рывком усаживаясь на своей постели в сонной, мирно сопящей избе. Мать и отец Ивашки спали на большой кровати за пёстрой занавеской, сам Ивашка в обнимку с неразлучной с ним сиротинкой-Зоюшкой свернулся калачиком на полатях – рядом с Мурысем. Кот перестал быть страшным чудом-юдом с железного столба, а превратился в обычного мурлыку, только здоровенного, с лукаво светящимися глазами. Ну, а Мизгирь, коего всё семейство благоговейно считало Ивашкиным спасителем, вольготно раскинулся в углу на пуховой перине, против которой сперва отчаянно возражал. Мол, негоже стрелку, будто балованной девке, нежиться на мягком. Но потом он сдался и махнул рукой. Ивашкину мамку было не переспорить – как глянет строго огромными, точь-в-точь, как у сынка, глазищами, так пропадает всякая охота препираться.

В общем, всё было хорошо в новом мире Мизгиря. Но что-то нехорошо… Так и ждал он, что в этот светлый и радостный мир полезут, громыхая железной плотью, лязгая жвалами, чудища с Изнанки. Или чёрные бронированные машины, что перемалывали в прах ржаные снопы и тела раненых людей в той, другой Каменке.

Но нечем станет защищаться. Не было здесь пороха, ружей и пушек. Всё оружие, знаемое жителями этих мирных земель, – палицы да пращи, луки да стрелы. Ну, еще сабля кривая в красивых чеканных ножнах висела на стене в доме Фрола.

– Дедово наследство! – пробасил староста, подметив восторженный Ивашкин взгляд.

…Тревожные размышления стрелка оборвал Ивашка, распрямившийся и теперь ликующе махавший своей вершой, в которой бились, сверкая чешуёй, караси.

– Во-от! – прокричал он, сияя счастливой улыбкой от уха до уха и не обращая внимания на то, что его белая рубаха вся изгваздана илом и липнет к тонкому телу. «Ништо, мамка отстирает, хоть и побранит», – хмыкнул про себя Мизгирь, невольно улыбаясь в ответ.

Невозможно было не улыбнуться этому огольцу.

Льняные Ивашкины волосы отросли до плеч и теперь выбивались из узла, в который он их привычно скручивал. Прядки светились на солнце, как и сам Ивашка, помчавшийся к Мизгирю со всех ног со своим уловом.

– Гляди! – запыхавшись, он гордо сунул вершу Мизгирю под нос, довольно жмурясь. Но потом сам заглянул в неё – и будто на солнце враз набежала туча.

И Мизгирь не мог отвести глаз от садка, где за прутьями ивовой решётки беспомощно бились, разевали рты, задыхаясь в мучительной агонии, люди.

Господь Всевышний! Какие люди?! Нет же! Рыбы! Это же были караси, которых Мизгирь сам не раз удил в той же реке!

Что за наваждение?!

Он ошалело потряс головой, переводя непонимающий взгляд на Ивашку. А тот, внезапно крутанувшись на пятках, молнией метнулся обратно к мосткам, отогнул плетёную крышку верши и – р-раз! – с размаху высыпал в реку весь заблестевший на солнце улов.

Рыбы шлёпались в воду, а Мизгирь облегчённо смеялся.

– Остались без ужина, – весело попенял он подбежавшему вновь парнишке. Тот снова сиял, как медный грош.