Ключ от всех дверей

– Это наши! – радостно воскликнул Ивашка, завидев бредущие нагие фигуры.

И тут завыла сирена.

Посреди площади возвышалась одинокая стальная балка, испещрённая рытвинами – следами от пуль. И на самом ее верху восседало чудовище. Огромный, как стог, чёрный кот мотылял хвостом из стороны в сторону, драл когтями металл. Ивашку аж передёрнуло: с таким скрипом выдвигались решётки из печей крематория…

Зойка тоненько вскрикнула:

– Это же кот Баюн! Тот, про которого бабушка сказывала! Точно он! Кот Баюн – людоед!

Кот досадливо дёрнул ухом и медленно повернул в их сторону круглую лобастую башку. Морда у него была перемазана красным. С толстых, как железные прутья, усов свисали сырые ошмётки. Золотом блеснули плошки-глаза.

– Мурысь?!

Напружинившись, кот прыгнул, разинул в оскале зубастую пасть и… пролетел над их головами!

Люди с криком попадали на мостовую, уже не чая остаться в живых.

– Чур меня! Чур! – шептали помертвевшие губы. Но боли всё не было. И тогда они осмелели, один за другим начали поднимать головы, озираться.

Никого из доходяг зверь не тронул, устремился в проулок. Оттуда, выломав закрывавшие окно кирпичи, лез на мостовую кожистый шар. Розовый, плотный, пронизанный толстыми венами, он раздувался всё больше, блестел, истекая жирной слизью. С утробным урчанием кот впился в эту поганую плоть. Крючьями когтей, зубами он терзал её, рвал в лохмотья, ярился всё сильней – и пузырь не выдержал. С хлюпаньем лопнул, осел – и тогда из неровной прорехи хлынул вдруг свет! Радостный, ясный и чистый, он упал горячим жёлтым снопом на мостовую, вспыхнул искрами.

По грязным лицам, измождённым телам заплясали солнечные зайчики, повеяло свежестью, яблочным духом, скошенной луговиной и летним дождём…

Но никто не двинулся с места. Люди лишь жались друг к другу растерянно. Перепуганные, опустошённые, не в силах поверить в своё спасение, молча плакали, не вытирая слёз. Ни дать ни взять – израненная птичья стая на пороге открывшейся клетки. Не могли переступить через черту.

Кот обернулся недоумённо, будто спрашивая: «Ну чего же вы?» Подцепил лапой сочащийся сукровицей кусок, потянул его на себя. Мокрые края плоти разошлись, – и в открывшемся проёме стало видно раздолье: там волнами колыхалась спелая рожь, шумел берёзовый лес, радуга выгнулась над полем… И маячили вдали светлые тесовые крыши.

– Каменка! – заорал Ивашка, не веря своим глазам, и первым кинулся в растущую перед ними дыру, волоча за руку Мизгиря. Покатился кубарем по душистой сырой траве. И за ним, один за другим, начали выбираться голые, покрытые грязью, засохшей кровью и копотью люди, больше похожие на живые скелеты, нежели на людей. Ковыляли. Опирались друг на друга, несли на руках обессилевших стариков и детей.

Шли в свою обетованную землю за Иваном, не помнящим родства, безоружным стрелком и облезлым черным котом, скачущим через лужи.

Возвращались домой.

Ни смолистых дров, ни целебных трав,

Ни кривых зеркал, ни прямых углов,

Ни колючих роз, ни гремучих гроз,

Ни дремучих снов, ни помойных ям.

Никаких обид, никаких преград,

Никаких невзгод, никаких соплей,

Никаких грехов, никаких богов,

Никакой судьбы, никакой надежды.

Лишь одна дорожка, да на всей земле,

Лишь одна тебе тропинка –

Твой белый свет, весь твой белый свет…

Часть 3. Оружие

«Поздняя усталость на твоё плечо.

Сколько нам осталось, сколько нам ещё.

Сколько нам пpостоpа, сколько седины,

Сколько нам позоpа, сколько нам зимы…

Память моя память, pасскажи о том,

Как мы помиpали в небе голубом,

Как мы дожидались, как не дождались,

Как мы не сдавались, как мы не сдались…»

(Егор Летов)

– И всё бы хорошо, да что-то нехорошо, – пробормотал Мизгирь себе под нос, потирая щёку и рассеянно оглядываясь по сторонам. Будто впервые увидел эту уводящую вдаль, вьющуюся среди залитых солнцем полей просёлочную дорогу, блестящую чешую речной глади, зелёные кусты прибрежного ивняка, где щебетали и попрыгивали какие-то птахи. Пахло мёдом, свежескошенной травой и близким дождём.

Пахло жизнью.

Но Мизгирь отчётливо видел перед собой эти же поля, перепаханные гусеницами страшных бронированных машин. Видел, как вдоль обочины этой дороги гниют трупы людей и лошадей. Как чернеет в небе, вздымаясь к ласковому солнцу, столб, ставший виселицей. И к запаху душистого разнотравья примешивается запах гари и мертвечины.

Ведь это было всё то же место. Та же самая Каменка. Только в другом мире.