Ключ

— Последний кочевник с границ ведёт себя умнее, чем ты, чужак, — прошипел Алан сквозь зубы. — Не знаю, откуда ты свалился, и что за нравы царят на твоей родине... но мне жаль уже, что я пытался быть тебе другом.

Кольнув, лезвие исчезло. Алан стоял, глядя прямо перед собой. Никита же, пока кровь пятном расползалась по холщовой рубахе под доспехом, мучительно гадал, в чем допустил ошибку. Отчего Алан вдруг взъелся так — не посмеялся добродушно над словами, которым очевидно не поверил. Что было в них такого?

Очевидно то же, что и в желании Вадимира видеть на престоле наследника. Что стоило, совершив переворот, провозгласить правителем Марка, которого боготворили в казармах? — Кровь. Нельзя в одночасье отречься от столь древнего наследия. Лишь Рим с его традициями мог позволить себе избирать императора. Король Артур был, наверное, последним проводником принципа «первый среди равных».

— Алан, — тот даже не шевельнулся, — ладно, можешь не отвечать. ...Бронислава могла бы убить свою мать, но не должна была выходить за Николая, рожать ему наследника? — Он молчал. — Почему? Разве не то же сделала Августа Аделаида, выйдя за Августа, а затем и сгубив его в мелких приграничных войнах? — Алана дернулся, будто хотел ответить, но снова смолчал. Никита продолжил, уже, скорее, для себя. — Что она сделала такого? Какой грех может быть страшнее убийства матери в глазах народа, который за сотни лет привык наблюдать кровавые стычки и подлые предательства на разных концах Тракта Двух корон? — Вспомнив все, что только знал, о черных, Никита скоро догадался, — она приняла их веру?

— Ведьма! — не сдержался, сплюнул сквозь зубы Алан.

— Ведьма? — Никита никак не мог понять. — Господи, Алан, да вся столица переполнена чародейками, настоящими или мошенницами, — и добавил после минутной заминки, — да это черные гнались за мной от самой границы, обвиняя в колдовстве!

Алан скрипнул зубами, но пояснил:

— Лишь посвященные адепты имеют право заниматься магией.

Всё сразу встало на свои места — адепт, о котором говорил страт... рукоположение и молитвы братьев. Ха! — молитвы... Никите стало вдруг дурно, он возблагодарил Рола за пусть не гладко, но успешно организованный побег из Цитадели, и случай за то, что Вадимир первым столкнулся с ним в столице.

Как раз в эту минуту капралы разбежались от стола, на бегу выкрикивая приказы. Их десятник, стоявший в той же шеренге чуть дальше, вышел из строя, подошел к ним:

— Особый приказ для вас двоих, — и прежде, чем Алан успел возразить, добавил, — будешь учить его драться. Толку от него в наряде чуть, а главнокомандующий потребовал, чтобы к празднествам его можно было представить королю. А вы уже, смотрю, — он смерил Никиту выразительным взглядом, явно намекая на только что произошедшую стычку, — были бы не против подраться.

Хмурое выражение лица десятника отзеркаливало мрачный взгляд Алана, им обоим не нравилась эта идея. Алан, однако, кивнул. Десятник собрал оставшуюся восьмерку, и скоро они остались одни на опустевшем плацу.

— Младший брат короля, говоришь? — Имея в своем распоряжении почти неделю, Алан уже не спешил вынимать оружие, — вот теперь я, пожалуй, тебя убью.

***

Когда мальчишка проснулся, для него готова была простая, но чистая одежда из дворцовых запасов. Курносый нос тревожно подергивался от незнакомых запахов, но руки сами тянулись к расшитому черным бисером вороту темно-зеленой рубахи. Марку стоило труда оторвать воришку от игры с блестящими бусинами и заставить помыться. Вода в рукомойнике за ширмой у окна всегда подогревалась не покидающим южную сторону солнцем, а потому была теплой, даже слегка зацветшей. Рато не испугался бы, наверное, и холода ледяных ключей, но каждый всплеск над тазом заставлял его вздрагивать. Воин долго тер костлявую, с выпирающими лопатками спину, мыл шею и за ушами.

Вчерашний Крысёныш терпеливо сносил издевательства, лишь иногда поскуливал, и тогда крыса принималась беспокойно прыгать у ног. Пришлось, однако, дважды посылать солдат за ведрами свежей, студёной воды, прежде чем Воин остался доволен результатом.

Спутанную шевелюру цвета сточной канавы наголо сбрил армейский цирюльник. Тут уж пришлось повоевать, и Марк получил пару укусов на кистях рук и предплечьях. Лишь стража, вызванная из-за дверей, помогла скрутить отчаянно брыкавшегося мальца. Он выворачивался с невероятной для такого тщедушного тельца силой и ловкостью, но когда упала из-под лезвий первая прядь, замер, и позволил брадобрею спокойно завершить свою работу.

Марк заглядывал в его лицо, боясь слез, но глаза мальчишки были сухи. Это, впрочем, испугало его еще сильнее. Когда цирюльник смел лохмы, смазал и перевязал ранки от укусов на руках главнокомандующего и ушел, забрав инструмент, Марк присел перед креслом, в которое с ногами взгромоздился мальчишка.

Синие глаза светились любопытством. Обритая голова казалась неестественно большой на тонкой шее.

— Рато, — сказал Марк.

— Рато! — оскалил зубы мальчишка.

— Марк.

Ребёнок молчал.

— Марк, — с ударением повторил Воин, прижав перебинтованную руку к сердцу.