Клинки и карабины

ПСС оружие по-настоящему специальное. Применяют его немногие и не очень часто. Но для меня и именно сейчас – самое то. Пара «кхеканий» выстрелов, корректировка по услышанным мягким чмоканиям попаданий, контрольный звонок. Именно контроль, тот самый, в голову. Всё?!! Ну?.. Всё. Вот теперь успокоиться, выдохнуть, сесть.

– Красавец. – Семеныч присел рядом. – Чисто-то как отработал, любо-дорого посмотреть. Даже и не подумаешь, что не тренировка, а настоящий бой. Эй, курсанты, все и всё видели? А? Вам такое делать придется? Нет, пока еще не придется. Почему не «пора»? Как станет пора, Андрейченко, ты самый первый узнаешь. И ты, Удалова, тоже. Все, расходимся, нечего привлекать внимание.

Не стоит удивляться. Риск-то был, да еще какой. Хотя страховать меня страховали. Время, когда думалось про проблемы с собственной головой и галлюцинации с лютой дичью о мертвецах и тварях, давно позади. Да, проще не стало. Но теперь я знаю, а это главное. Знаю, что увиденное в детстве мне не померещилось. И не было никакого психического расстройства. И самое главное – я не один.

– А ты ведь чуть не сорвался. Совсем немного – и все, пришлось бы мне самому упокоить и ее, и тебя.

– Зацепила разве?

– Нет, я и говорю, красавец. Молодежь в восхищении, я в восхищении, все в восхищении.

– М-да… – Тело начало ныть. Молчун Рикер уже упаковал мою недавнюю попутчицу, если судить по запаху химии от него самого и мешка, в дохлопереноску. Затем запахло еще ядренее, зашипел реагент, разливаемый нашим хмурым и неразговорчивым уборщиком. Следом, войдя в контакт с лютейшим раствором, шибануло совершенно немыслимой вонью от аннигилирующих кусков зараженной мертвой плоти. Все верно, следы мы пока заметаем. По возможности, конечно.

– Семеныч?

– Да, Вадик?

– У нас получится?

Семеныч помолчал, покопался в карманах куртки. Карманов много, Семеныч у нас предпочитает рядиться в «милитари».

– В правом верхнем внутреннем.

– Хех… хм… – Бензином тянуло намного сильнее, чем самой едкой из химий Рикера. Зажигалка щелкнула, дохнуло сгоревшими парами. Семеныч предпочитал табачок россыпью, мудрил красиво завернутые козьи ножки. Сладковато пахнул, сухо затлев, швейцарский «Drum». – Рентген у тебя там, ну-ну. Неужто так настропалился носом вертеть?

– Куда деваться с такой работой?

– И не говори. Служба наша и опасна, как гритца, и противна.

– Семеныч?

– Чей-то, милок?

– Не заговаривай зубы. Получится? Вы заметили его?

Семеныч дымил, снова замолчав.

– Семеныч?

– Получится. О, смотри-ка, милиционер вон нарисовался, явил себя, тык-скыть.

– Полицейский.

– Да какая разница то? Давай, вставай. Помогу до метро добраться, заодно и расскажу кое-чего. Придешь, выспись. Вечером должен быть отдохнувшим.

Вот так. Если вечером надо превратиться в свежачок, то… Они его нашли. Ту гниду, что превращает людей в тварей, в ходячих мертвецов-каннибалов, в нежить в ее самом мерзком проявлении. Нашли тебя, голубчик.

3\3: all hope is gone.

Нет ничего хуже, чем ребенок без семьи.

Несомненно, обязательно и естественно, в мире вокруг нас хватает merde. Разного, и голубого, и красного. И порой даже красно-коричневого, черного, желтого, розового и любого другого оттенка.

Кто-то из нас дарит своей любимой женщине цветы, а в соседнем подъезде кто-то другой бьет мать собственных детей. Кто-то горбатится на паре-тройке работ одновременно, не умея и не имея другой возможности. А потом может обнаружить у себя сифилис, ни разу не изменив. Кто-то выходит ночью в темноту переулков, старательно ища себе жертву.

В окружающем нас с вами мире горько судачат о потерях в Великой войне, о подвиге народа, о жертвенности, о разрушенных жизнях, о сожженных судьбах, о… да вы и сами знаете. И терпеливо, как падальщики, ждут срока оставшихся в живых победителей, напоследок швыряя милостыню уже сотням, а не тысячам, и уж точно не миллионам из них. Старики, прошедшие половину Европы, умирают, не получив ничего. Единицы из них до сих пор прячут подмышкой татуировку с группой крови.

Рядом с каждым из нас, постоянно, изо дня в день, долдонят о падении нравственности, о гомосеках и педофилии, о танцующих дурах и пьяных священниках, о том, как Собчак отвратительно кривляется на экране, а Мартиросян снимает на мобильник высших лиц государства на отдыхе. И молчат о нормальном пособии для матерей, об отсутствии детских садов, о пивных ларьках на каждом шагу. И ни слова не говорят о найденной на холодной осенней земле страшной икебаны из пропавшего у супермаркета грудничка.

Кто-то ищет красивые запонки или редкое издание второго «Ведьмака», или нож Боуи, или последний выпуск журнала «Корабль военного флота ее Величества «Баунти», или бутылку настоящего кальвадоса для своего мужчины. А кто-то стоит в несуществующих пробках, корректирует откорректированные ногти, забирает из детского сада забранного несколько часов назад мамой ребенка, и громко говорит об этом в мобильный. А потом возвращается к подругам и мартини, к прерванному минету или ритуальному закланию черного барана.