Клевые

— Я уже два раза искусственные роды пережила. Врачи в последний момент сказали, что больше я не выдержу. В организме непорядок. Плохо кровь сворачивается, могу помереть, — расквасила губы Райка, готовясь заплакать.

— Послушай, девонька, мы тебя и ребенка принять не сможем. Здесь за ним смотреть некому. Это ты и сама должна понимать. Так что надо тебе хоршенько подумать над своим будущим и что-то решить! Время идет! — предупредила Тонька, указав на живот.

— А может, твоя мамаша одумалась? Ты когда была у нее в последний раз?

— В тот день, когда к вам перешла. С того дня с нею не виделась.

— А где живет она?

— В бараке. На Гагарина! Там все бывшие лимитчики. И моя такая же!

— Навестила бы ты ее, девочка моя! Какая ни на есть — мать она тебе! Может, за ум взялась? Помиритесь! Родишь для себя! И ей внучку или внука! Заживете спокойно. Хватит тебе в кукушках вековать да детей для чужих рожать за деньги. Придет и твое времечко, хватишься, рада будешь всех деток вернуть к себе. Да поздно. Годочки катятся. О старости думают с младости. Вон мамаша твоя родила тебя! Не продала! В роддоме не оставила! Как могла растила. Себе на старость…

— Да уж куда там! В лотерею я ее выиграла! Уж лучше б продала кому-нибудь. Иностранцу например. Зато бы жила теперь на широкую ногу. Не думая ни о чем! Может, она и хотела загнать, да не купили как дефективную. Вон у меня никто девку брать не захотел. Не для себя и я рожала… А она, видать, до самых схваток не врубилась, что случилось…

— Грешно это — детей за деньги отдавать! — поморщилась Серафима.

— Кто про то дознается? Не только моя мамаша, другие тоже так делали, — оправдывалась Райка.

— Хорошо! Мы тебе ничего не можем посоветовать. Но что сама надумала? — сдвинула брови Антонина.

— Да что я сама могу? Ничего не знаю. Совсем запуталась… Хоть удавись, — хлюпала носом Райка.

— Где выход? Ты хоть где-нибудь работала? Имеешь специальность?

— Ну что вы, когда? Я ж все рассказала про себя. Всю правду! С мамкой жила. Бичевали вместе! Ну алкашничали. Кто возьмет нас на работу, если по всему городу, едва назову адрес, все хохочут, мол, из бухарника!

— А мать?

— Она оттуда же! Раньше работала. Давно. Когда только приехала в Москву. Три года на стройке подсобной рабочей вкалывала. Зато ей дали комнатуху в бараке. До того в общаге жила. А как переселилась, там пошло и поехало. Уже ни до чего. Со стройки выперли. Она не жалеет. Заработков едва хватало на чай с хлебом. А выматывалась за день так, что чуть живая возвращалась.

— А теперь разве лучше? — насупилась Серафима.

— Оно не лучше, зато не обидно. Хоть ни на кого горб дарма не гнула!

— Тогда у нее оставалось главное — имя! — выпрямилась Серафима.

— Какое? Всех лимитчиц в городе обзывали. Виноватых и чистых. Никто не разбирался. У них одно на всех было имя. Ладно, когда запила, хоть не обидно стало. А до того? И я… Покуда там жила, из грязи не выбралась бы никогда!

— А ты пробовала? — суровела старуха.

— Зряшная затея! И к чему? Как вылезу из болота? Вон девки умнее и красивее, а выше хрена не ускакали. Вместе со мной козлов клеют! За всякого чумарика зубами держатся! Лишь бы заплатил или угостил на худой конец! — отвернулась Райка.

— Но как думаешь выйти из положения? — поинтересовалась Антонина настырно.

— Сама не знаю. Всегда она обо мне пеклась, теперь я — о ней!

— похлопала себя баба ниже живота. И, помолчав, продолжила: — Вот придут подруги, с ними посоветуюсь. Они подскажут, как мне дальше быть.

— Образумиться пора, коль дите под сердцем носишь. Твое оно! В награду от судьбы! Рада будешь потом родить, да короток век бабий! И силы наши — малые! Остепенись. Еще не поздно! Вернись к матери! Возьми в руки ее и саму себя! Стань человеком! Найди в себе силы, отстой своего ребенка. Защити его! Кто знает, может эта ошибка радостью тебе обернется! — увещевала Серафима девку, но та иронично скривилась, слушала вполуха.

Антонине некогда было сидеть с бабой. И она, оставив мать с Раисой наедине, вышла из комнаты, постаравшись поскорее забыть о чужой неприятности.

Серафима, оставшись наедине с бабой, чувствовала себя раскованнее:

— Многие люди ошибаются. Жизнь — это постоянный экзамен. И кто-то проваливается, уходит в отсев, другие — выживают и остаются людьми. Мне так хочется, чтобы ты выстояла, поднялась из своих горестей. Почему-то верится, что сможешь.

— Я — дура! Потому не сумею!

— Дуракам всегда везет. У них особое, свое счастье. Ан и настоящий дурак никогда в том не признается…

— Мамаша меня с детства так называла. Я привыкла и поверила в это! — призналась Райка простодушно.

— А хорошее, доброе за нею помнишь? — спросила Серафима.

Баба посерьезнела.

— Вот эту память почаще буди в душе, — посоветовала Серафима уходя, поняв, что Райка найдет выход из своей беды, ничего дурного не утворит над собой.

Баба, едва за старухой закрылась дверь, легла на койку. Но уснуть не удавалось. В голову лезла всякая чертовщина, а память выталкивала наружу давно забытое.

И снова всплыл тот день, когда она — Райка впервые возненавидела всех жильцов барака, где жила она с матерью много лет.