Клевые

с девчонкой по кустам парка. И лишь осенью рассчитался норковой шапкой. Она оказалась отцовской. Видно, хорошо поприжал сына, что тот признался во всем и рассказал, где живет подружка. Родитель вздумал забрать свою шапку, пригрозив милицией, оглаской, позором. Но не учел, на кого нарвался. У Райки к тому времени уже был хороший опыт, взятый из жизни барака. Она, едва узнав, зачем тут объявился этот мужик, подняла такой хай и крик, что жильцы со всех камор мигом оказались в их комнате и, защитив Райку, избили гостя до полусмерти, выкинули на снег без пуховки и шарфа. А через день в их барак пожаловала милиция.

Полным нарядом заявились. С дубинками, на воронке. Ох и досталось лимитчикам в тот день. Никого не обошла вниманием милиция. Всех пошерстила. Особо — Райку. Ее не просто измолотили. Ее швыряли по углам, выбивая из головы то, чего там никогда не водилось. Ее пропустили через конвейер. Но и это не испугало. Она и больше пропускала за день.

Правда, урок для себя извлекла — не путаться впредь с ментовскими сынками…

Шапку у нее, конечно, забрали. Но… Ни милиция, ни даже сама Райка не предполагала последствий этой внезапной разборки. Райка к тому времени подцепила гонорею. От кого — сама не знала. Но половина милиционеров и сама девка попали к венерологу.

Райку измучили уколами. Целых полгода нашпиговывали лекарствами. Она много раз пыталась убежать, но ее ловили, возвращали в палату, кололи вновь. Выпустили уже летом, надавав кучу советов, рекомендаций, о каких забыла, едва вышла за ворота.

Мать встретила ее радостным пьяным воплем:

— А я думала, что ты сдохла!

В тот же день, наплевав на все увещевания и предупреждения врачей, баба напилась до одури, вспомнив многомесячное воздержание.

Милиция теперь навещала ее каждую неделю. Требовали, чтобы устроилась на работу. Райка обещала, но даже не думала о том. Почти год следила милиция за жильцами барака, а потом, заметив, что Райка беременна, оставили всех в покое, решив, что возьмется за ум с появлением ребенка, и перестали навещать.

— Кто пузо набил? — приметила мать живот дочери, когда до родов оставался всего лишь месяц.

— А я почем знаю! Я со всеми трахалась, кто платит! — ответила Райка честно. И, получив оплеуху, завалилась в постель. Ревела до ночи, пока мать пила с соседями. Она вернулась почти в полночь. Подошла.

— Чего воешь? Не хнычь, дура! Завтра все уладим! — пообещала коротко. И, вернувшись на другой день, велела рожать.

Не для себя. О том не могло быть и речи. Этого ребенка не хотел никто.

— Сама зеленая! Оттого и поверили, что по глупости, по ошибке все стряслось! А нам-то что? Баксы на стол и прощевайте! — радовалась мать.

Становиться бабкой она не хотела.

Райка и сама не рвалась в матери. Она была довольна своею жизнью и ничего не хотела в ней менять.

Та, первая беременность стала для нее внезапной бедой, снегом средь лета. Она выбила из привычной колеи. И Райка весь последний месяц была вынуждена просидеть дома, в бараке без приработка, выслушивая соседские дрязги, упреки матери, что она, родная дочь, совсем не заботится о ней.

Пока были деньги, мать пила каждый день. И все, что дала Райка, вскоре растаяло. Мать стала несносной, как все алкоголики, какие лишь из стесненных обстоятельств вынуждены оставаться трезвыми. Она отвыкла жить без выпивки. Хмельной голод раздражал. Мать придиралась к Райке по всякой мелочи, набрасывалась с бранью совсем без причин. Она никак не могла дождаться, когда дочь родит.

Райка вспоминает, как готовили ее к предстоящим родам жильцы барака. Надавали кучу советов.

— Ты, как схватки начнутся, дербалызни бутылку водяры и в отруб! Ни хрена ни почувствуешь! А, кроме этого, еще бутылку водки меж ног поставь. Дите увидит ее и как пробка выскочит на свет. Чтоб враз свое появление обмыть. Нынче сопляки ушлые! Сразу знают, что в этой жизни им нужно!

Райка, едва начались схватки, выпила бутылку водки прямо из горла, как ей и советовали. Но схватки не прекратились, не стихли, а вскоре лишь усилились. Мать вызвала «неотложку». Врачи, приехавшие за роженицей, ругали за грязь, за пьянку, за то, что Райка едва держалась на ногах и ни на один из вопросов не могла дать вразумительный ответ.

И все же ее забрали в родильный дом, где заставили помыться, сделали бабе клизму, провели в палату.

Райка корчилась, кричала от раздирающей боли, ругая врачей за клизму и мытье, заставившие протрезветь.

Двое суток каталась от боли по койке.

— Ничего, родимая! Матерью всегда нелегко становиться. Чем больнее рожаем, тем дороже ребенок! — успокаивала девку пожилая санитарка.

— Да провались он пропадом, этот ребенок! Глаза б мои его не видели! Вконец измучил! Хоть бы не сдохнуть! — заорала баба в ответ.

Когда оглянулась, рядом никого не было. Ни санитарка, ни роженицы из палаты больше не подошли к Райке, ни с чем не обраща

лись, не разговаривали, не сочувствовали, не жалели бабу, словно ее здесь и не было.

Лишь на третий день увели в родильный зал. Там уложили на стол.