Кленовый лист

— Прошу извинить, я не есть ваш знакомый. Моя фамилия Крашевский, Ян Крашевский — политэмигрант.

Женщина наклонила голову, мол, буру во внимание. Обошла столик и села с другой стороны. Рассудительный гость констатировал для себя, что женщина в своей жизни достаточно принимала визитеров. Она и не пытается как-то скрыть свою роль резидента. Ведь она, мол, резидент не какого-то там второстепенного государства…

— Вас я посетил по совету… знакомых. Собственно, хочу просить хотя бы совета, как попасть мне на счастливый, избавленный этих ужасов войны заокеанский континент. Буду очень благодарен, мисс Гревс, за этот дружеский совет и помощь.

Лужинскому не впервой было говорить всякую чепуху, навязывая разговор. Иногда с первых же слов он ловил малейшие движения брови, губ, глаз собеседника и по ним знал, верят ему или нет. Эта женщина, не моргнув глазом, не меняя позы, смотрела ему прямо в глаза. Чувствовал, что не хватит его в этом поединке, но ведь и она не каменная. Где-то же настанет ее очередь сказать хотя бы одну фразу.

— Как вам известно, Европа сейчас пылает в огне войны. А что будет потом, трудно себе даже представить...

— Потом... могут быть коммунисты, что же тут думать, — изрекла достаточно тихо и удивительно нежно. Осуждает она такую ​​перспективу или радуется ей?

— Господи! — искренне воскликнул Лужинский, выискивая самую дипломатичную середину. — Вы, видимо, шутите или, может, пугаете. Ведь польский народ...

— Нация, а не народ! — самоуверенно возразил тот же нежный голосок женщины. — И показалось Лужинскому, что в результате проверки посетителя хозяйка осталась довольна. Верит ли словам, трудно понять. Но худшего не предполагает.

— Народ, нация... Знаете, в наше время, извините, трудно уже различать эти понятия. Гитлеровские войска, к сожалению, не очень доискиваются, скажем, крайних элементов, а обижают всех подряд. Даже искренних поляков.

— К сожалению, к сожалению. Это правда. Но что же могу я, обычная женщина?

— С другого континента, — подсказал Лужинский, почувствовав силу, как боец ​​в поединке, побеждая сопротивление врага.

Улыбнулась. Энергично встала и, достав сигареты и принадлежности для курения, подала это все на стол. Гость с благодарностью принял сигарету. Не зажигая ее, ждал.

— Что бы вы хотели? Инженер, ученый, литератор?

— Инженер, прошу покорно. В Кракове оставил незаконченный проект одной заводской... да это, собственно, не имеет значения. Мне бы надо лишь какой-то зацепки, — Лужинский тоже пристально всматривался в глаза хозяйки. — Только бы зацепки. Кстати, мистер Адам Безрух посоветовал мне...

Хозяйка вскочила со стула, подошла почти вплотную к поляку.

— Вы знаете Адама Безруха?

— Отлично знаю. Это один из моих закадычных друзей. Он остался там... Такие люди пока что нужны именно там, — чуть не вздыхая, мечтательно грустил гость. Слово «там» он произносил столь определенно, что хозяйка и не спрашивала, что же посоветовал ему Безрух.

Повернулась, заламывая одной рукой пальцы на другой.

— Давно вы видели Адама Безруха? — спросила уже совсем другим тоном. «Безрух» прозвучало для нее как пароль, и Лужинский почувствовал еще больше уверенности в себе: с этим именем он может тут говорить, расспрашивать, даже требовать.

— В день передачи одной радиограммы на ваше имя я попрощался с Адамом, а потом... как видите.

— И больше?

— Ни разу. Он же, наверное, вернулся туда... Те его друзья были при нем. Именно благодаря им я и попал в эти благословенные края.

Таки зажег сигарету и тоже поднялся со стула. Он здесь уже не случайный проситель. Имя Безруха оказалось неотразимым ходом в этой сложной игре. Но игра еще только начиналась. Чувствовал внутреннюю дрожь. Ниночка, вот-вот вынырнет на поверхность из такой ужасных бездны.

— Но это было давно, мой милый мистер Рашевский. И телеграмма, к сожалению, была последней.

— Как последней? А ребенок генерала Андрея Дорошенко? — ответил гость, оставив обходные маневры.

Собеседница не торопилась с ответом. Только и заметил по побледневшим устам, как она пыталась пересилить впечатление. Только когда гость подошел к задумавшейся в очевидном упадке резидентке, она, до сих пор как-то проверяя гостя, решилась:

— Короче говоря, эта запутанная игра Адама сошла на нет. Ребенок требовался до войны, пока велось дело о генерале, отце девушки, и живой был Жозеф Бердгавер. Война началась почти одновременно с выполнением этого предварительного плана разведки. Ребенок стал не нужным, как и сам Бердгавер...

— Так он умер? — Лужинский едва вспоминает это имя, единственный раз услышанное из уст Марии Иосифовны.

— Умер ли уже, или еще жив — это дела не меняет. Он в Дахау, а оттуда разве что его пепел ветром выдует из крематория. Итак, ребенок, как видите, не нужен. Гестапо, может, и нуждалось в нем для... допросов и своих профессиональных дел с Бердгавером в Дахау. Теперь уже идет война. Правда, у ребенка есть еще его родная мать — жена советского генерала, которым теперь могут интересоваться уже другие круги обоих континентов...

— Значит, ребенок...