Кленовый лист

— Давно из Варшавы, как там?.. — забрасывал вопросами скучающий «герой». Даже ответов не ожидал. Наскоро как-то огрызнулся от толпы газетчиков, махнув им рукой, и обратился только к Лужинскому. — Знаете что: сегодня меня выписывают отсюда. Переезжаю в номер отеля, потому что на родину в строй пока не могу вернуться — надо хлопотать: я же интернированный. А им, — летчик оглянулся на газетчиков, которые пытались сфотографировать его, — я уже столько всего наговорил, что и сам не пойму, где кончается правда и начинаются приключения Гулливера.

Смех аса подхватили газетчики, толпясь на выходе. Засмеялся и «капитан Лужинский», как представил он себя летчику. Когда проходили через веранду, Лужинский попросился встретиться «солидно», чем вызвал искреннюю улыбку летчика. Искренее рукопожатие подтвердило эту дружескую договоренность.

«Очень хорошо!» — констатировал в мыслях Лужинский. Фразу Горна: «где кончается правда и начинаются приключения Гулливера...» — несколько раз повторил, идя уже на вечернее свидание с асом. Внутренний голос подсказывал, что и правда кончалась именно там, где ее нужно было скрыть летчику от постороннего любопытства. Не так уж прилично для солидного аса участвовать в похищении детей у матерей!

И почувствовал, что от этого подозрения вздрогнул. А что если это только фантазия отчаявшегося в успехе искателя? Какие горькие, на этот раз уже катастрофические разочарования!

Так и зашел в гостиницу, задумавшийся в разгадывании аса. Впервые на этой земле здесь внимательно проверили у него документы. Как хорошо, что не фальшивые документы мисс Гревс, а в какой-то степени свои он использовал в этом случае. Несколько раз клерк, очевидно переодетый полицейский, сам себе сказал: «Станислав Лужинский-Браге». Чувствовалось, что фамилия его вполне устраивала, но при ней «Станислав» никак не укладывалось в натренированной на фамилиях чужаков голове полицейского.

— А-а, — наконец, осенило полицейского, и он улыбнулся: — Поляк, эмигрант?

— Польский немец, пожалуйста. Но теперь только эмигрант, вы правы, — засмеялся Лужинский, принимая документы из рук полицейского.

Даже сам не совсем был уверен, что обязательно надо было добавлять так интимно это «сейчас». К счастью, полицейского вполне удовлетворила и случайная фраза. Он пропустил Лужинского в пятьдесят шестой номер, бережно записав против номера в справочнике «Польский немец Лужинский».

Летчик Ганс Горн показался ему на этот раз каким-то задумчивым красавцем. Серая в едва заметную крапинку, хорошо сшитая пара подчеркивала не только широкие плечи мужественной фигуры, но и манеры воспитанного, абсолютно гражданского человека. Только какая-то болезненная худощавость до сих пор оставалась от потери крови еще при ранении, когда был сбит в воздушном бою. И сам он, неизвестно по какой причине, смутился, даже зарумянились его бледные, похудевшие скулы, когда посмотрел в глаза гостю.

— Простите, господин Горн, мою назойливость, но должен кое-что...

— А мне все ясно: вы не корреспондент, не газетчик. Я это понял еще с вчерашней короткой встречи, — перебил Горн, достаточно гостеприимно здороваясь посреди комнаты.

Что ему ответить, как поступить? Такой встречи Лужинский не предусматривал. Не так встречала его мисс Гревс, и легче ему было лукавить с ней.

— Что надо сказать, господин Горн, мне трудно что-то скрывать от вас, потому что пришел на эту встречу я с чистыми помыслами. Конечно же, в той ситуации вчера меня захлестнула, как говорится, волна импровизаций, — оправдывался Лужинский, выискивая какие-то средние формы между правдой и требованиями предосторожности для дела.

— Майн гот! — дружно и, казалось, совершенно искренне воскликнул Горн. — Оставим это, будем считать, что мы квиты! Вы уже завтракали, выпили наше традиционное берлинское кофе?

— Благодарю. В этом случае, если быть точнее: должен был бы выпить наше краковское, прошу покорно.

Какое-то озорство вдруг подтолкнуло Лужинского на такую вызывающую откровенность. Тут бы можно было назваться и варшавянином. Но это произвело впечатление. Ведь теперь летчик не мог предполагать, что это простое свидание земляков. Его гость прибыл из Варшавы или даже из Кракова специально для этой встречи по какому-то интригующему делу.

— Но… Пусть вас не беспокоит такой пуританизм гостя. В самом деле, я имею серьезные дела… касающиеся Испании, вернее, океана, который ее омывает. Трудно было бы мне разминуться с таким сенсационным событием, как летчик в волнах того океана…

— Тогда давайте еще раз познакомимся, — произнес он. — Ганс Горн, летчик-истребитель немецких воздушных сил, был сбил в ночном бою над океаном не менее опытным в таких делах противником.

— Искренне сочувствую, — пристукнул каблуками и Станислав. — Польский политэмигрант Лужинский, заброшенный на это побережье океана… трагедией одной матери… Уважаю вашу благородную искренность, она более всего отвечает причине моего визита.

Летчик качнул головой, не гася той же заинтересованной улыбки. Садясь напротив, совсем смягчившимся тоном добавил: