Кленовый лист

Гондольер только кивнул. Вышли из леса на пустую дорогу в поле. Она круто поворачивала и спускалась в долину. Там, прижимаясь к оврагам, расположился небольшой поселок. За ним просто по долине извивалась спокойная река.

— Тут, в крайнем доме, остановитесь. Хорошие люди, тоже рыбаки, родственники брата. Хозяин уже инвалид этой войны, протез ожидает от государства, а сам деревяшку себе смастерил и даже на рыбалку ходит с нею. Вот увидите, хороший человек.

— А мы не повредит людям?

— Ого, еще как! — воскликнул гондольер. — Но мы зайдем к нему не с дороги. Давайте вот сюда, перепрыгнем овраг и проберемся от усадьбы.

Инвалида на неуклюжей деревяшке встретили еще во дворе. По-родственному поздоровался с гондольером, подал руку и Лужинскому.

— Брат в полете, не знаешь? — спросил гондольер. Инвалид тотчас осмотрел Лужинского с ног до головы и улыбнулся себе в усы.

— Кажется, сегодня отдыхает. Вся авиация теперь перебрасывает войска. Не усидели наши на африканском побережье... Но он, кажется, вновь при фирме.

Какое-то и свое слово хотелось бы сказать Лужинскому о тех авантюрных операциях фашистских десантов на африканском побережье. Но из осторожности и предусмотрительности промолчал.

Когда эти двое отошли, Лужинский вошел в тень сарайчика. Приятели не стояли на одном месте, что-то горячо доказывали друг другу. Только когда возвращались от сарая, Лужинский услышал, как хозяин в последний раз с упреком сказал: «Он мне будет рассказывать!..»

— А французский язык вы знаете? — спросил инвалид, а не окончив ту фразу.

— Совсем плохо. Знаю немного английский.

— Английский... — рассуждал инвалид. — Английский Дук тоже немного знает, но он... Но хорошо, что и так.

— Все же я вполне пойму и француза, — торопился Лужинский как-то угодить людям, имеющим с ним столько хлопот.

— Словом, заходите в дом. Скоро обед. А я пошлю мальчишку. Лаверна обещал мне трубочного табака. Может, привез.

Что и когда говорили эти люди с тем летчиком, Лужинский не знал. Терпеливо и настороженно пересиживал эти несколько дней. О связи пока и не заикался, когда так охотно берутся люди перебросить его в Сетубал. Его только скупо информировали, что летчика не пришлось долго уговаривать. Лаверна охотно согласился, но вылететь с ним Лужинскому повезло только на девятый день тоскливого укрытия у его родственника и друга-инвалида.

— Ситуация сложная! — уверял инвалид. — Почти ежедневно какие-то тревоги, иногда обыски.

Наконец, Лаверна зашел накануне дня ​​вылета и забрал Лужинского к себе.

— За нами придет авто этой компании.

— Авиакомпании? — спросил Лужинский, ориентируясь.

— Компания ресторанов Ниццы вновь наняла наш самолет... — летчик немного помолчал, что-то обдумывая. Затем достал из кармана бумаги. — Итак... — еще немного помолчал, остро вглядываясь в Лужинского. — Брат заверил, что... я могу довериться. Здесь все с бумагами. Вы же боец ​​интернациональной бригады?

— Да. Один из младших офицеров интернациональной бригады, как и Каспар Луджино.

— Ясно. Отныне вы служащий компании ресторанов Ниццы и называетесь... Как тут, — развернул бумаги, прочитал: — Вольдемар Зитцмайер. Помните: вы немец Зитцмайер, говорите исключительно на немецком языке. Как он у вас, не выдаст? — засмеялся, отдавая документы.

— О-о! Битте зеер, майн либе фройнд!

Летчик удовлетворенно улыбнулся от такого натурально картавого похищения отдельных звуков в произношении.

— Прекрасно! Только на немецком, помните. Другими языками не пользуйтесь, хотя бы и знали. Значит, компания ресторанов Ниццы отправляет вас в Опорто, провинция Дору в Португалии. Воздушный корабль берет на борт две тысячи условноконьячных и ликерных бутылок. Понятно? О приеме на самолет груза расписываетесь вы. Можете покапризничать, потому что груз уже на самолете. Но... расписывайтесь, я сам его считал, принимая, и вас поносил последними словами за неявку на прием груза. Что там везем, вы уже и не интересуйтесь, коньячные бутылки... В Опорто усердно сдаете груз, деретесь за каждый ящик. И принимаете на борт коньяки, теперь уже настоящие коньяки, ликеры для треста.

— Потом?

— Потом меня и компанию уже не будет интересовать, что вы с собой сделаете. Конечно же, эти документы вам в дальнейшем вряд ли пригодятся — немец не у дел вызывает всякие подозрения. Но смотрите сами. Мы пойдем с вами в ресторан, как только примем груз на самолет. А из ресторана я уже вернусь на самолет сам. Вы готовы и полностью меня поняли?

— Да, — коротко бросил поляк.

На частный аэродром они прибыли заранее. Экипаж самолета отрапортовал пилоту о готовности к вылету.

— Должен проверить груз, — резко вмешался Лужинский подчеркнуто берлинским произношением.

— Но мы... Мы приняли точно по акту сдачи, — оправдывался бортмеханик самолета.

— Да, господин Зитцмайер. Я лично все проверял при приеме груза. Вот акт, пожалуйста.

Бортмеханик достал из кармана акт и подал Лужинскому. Тот молча закурил сигарету, Лаверна даже не сдержал довольной улыбки.

— Зер гут! — сказал «немец», не беря в руки тот акт и читая его из рук бортмеханика. Затем кивнул: с формальностями покончено.