Клеймо сводного брата (СИ)

Дверь захлопываю, в глаза смотрю и шаг ближе делаю.

— Почему, Герман?

— Это ты сюда пришла, как бы, — говорю тихо, чувствуя, как напряжение между нами звенит в воздухе, как он дыханием пропитывается.

Горячим. Частым. И меня уже в ее сторону ведет, а она дрожать начинает.

— Я пришла сказать, что ненавижу тебя, Демидов. Ты мне жизнь сломал, — уже на грани шепота говорит она и от меня отшагивает. Но прихожая такая узкая, что ей приходится в комод упереться.

И смотреть. Смотреть. Испуганно. Невинно. И в то же время каждый миг нашего свидания помнить.

Она думала, что ее трахает Петя, но тому она никогда не позволила бы такого, никогда не изгибалась кошкой. Никогда бы не кончила. Ни с кем, кроме меня.

— Я могу загладить свою вину, — откладываю ключи и руки вверх поднимаю, еще шаг делаю.

Глава 17.

— Не получится… Я теперь никто…

— Для меня ты все, Соня. И я могу доказать это… — нависаю, свет, падающий из комнаты, закрываю.

Создаю ту самую атмосферу, когда впервые познал наслаждение, целуя ее, вылизывая, трахая.

— Как?

— Ударь меня. Сама. Сейчас.

— Что за ерунда? — отворачивается она, дергается в сторону, но я рукой в грудь толкаю. На месте заставляю остаться. – Ты что-то придумал. Опять хочешь изнасиловать меня?

Поднимаю выше руки.

— Я не притронусь к тебе. Я даю тебе шанс отыграться. Ты же хочешь сама сделать мне больно…

— Герман, — теряется она в мыслях, глаза бегают, дыхание все чаще. — Это неправильно.

— Только мы решаем, что правильно, а что нет. Вот и скажи, разве правильно держаться на расстоянии, когда нас так тянет к друг другу. Разве правильно не отомстить мне, когда так хочется. Тебе же хочется?

— Не правда.

— Давай проверим? Сейчас…

— Сейчас? — облизывает она сладкие губки и подальше от меня на комод забирается. Я пахом в коленки упираюсь. Толкаюсь и вынуждаю ноги раздвинуть. Вклиниваюсь. Руки в края упираю, и расстояние сокращаю стремительно.

— Прямо сейчас. Отомсти мне. Хочешь, ударь, а хочешь… поцелуй.

— Я ведь ударю, — хрипит она, и вижу, как прозрачные капельки по лицу текут. – Ударю. Сделаю больно! Как ты мне сделал…

— Давай. Даже боль, принесенная твоей рукой, будет наслаждением.

Ожидаемо, но довольно резко она отпечатывает ладонь на моей щеке. Не больно, но лицо жжет. Как в любом мужчине внутри возникает желание ответить. Но я лишь сильнее напрягаю руки и жду продолжения.

Новый удар и еще. Еще. И вот она уже кричит, что я сволочь, что я скотина. Лупит по груди, по лицу.

А затем, вдруг совершенно неожиданно вместо ладони, губы. По щеке мажут, прохладой обжигают, влагой приятно делают. И ласку долгожданную приносят.

И больше нет барьеров и запретов, больше нет обид и самое сладкое: «Братик, я так скучала» сносит все барьеры окончательно.

Толкаюсь пахом между ног, хочу джинсы дебильные в клочья порвать. Жадно губы в себя всасываю. Целую. Целую и между этим шепчу:

— Я не скучаю, я подыхаю без тебя.

И на руки подхватываю, продолжая в рот языком толкаться. Грубо, остервенело. Демонстрируя малышке то, что сейчас ее ждет на моей кровати.

Там, где я столько времени о ней мечтал. А теперь нет больше в этой спальне фантазиям. Только реальность. Прекрасная, сексуальная, всхлипывающая, когда с губ на шею кочую. Запах дурманящий слизываю. Пальцами под рубашку пробираюсь и слушаю пряное:

— Герман, Герман. Я так ненавидела тебя, но еще больше увидеть хотела. Обнять.

— Сейчас, сейчас, Малыш. Скоро обнимешь, — шепчу в грудь, которую стремительно оголяю и соска касаюсь языком. И торкает не по-детски так, все тело прошибает током.

И Соня выгибается, ногами плотнее обхватывает. Сама. Сама. И пусть щеки еще от ударов горят, в паху жар гораздо сильнее. И потушить его можно, только сняв эти чертовы джинсы.

Быстро справляюсь с пуговицей, молнией, стараюсь не отрываться от груди, слушая приятные, вибрирующие стоны.

Рывками сдергиваю штаны, свои снимаю следом. И дорожку поцелуев по телу вниз веду, уже чувствую, как запах сладости терпкой, что между ног вытекает, становится острее. Пальцами мокрые трусики нахожу.

— Господи, Герман. Там все так горит.

— Ты бы знала, как у меня пылает, — говорю Малышке, которая сама себя за дерзкие соски пощипывает, ноги шире для меня раздвигает.

Вскрикивает, когда через трусы промежности касаюсь.

Глаза тут же от удовольствия сами прикрываются, и я начинаю активнее лизать ткань, уже чувствуя, как Соню штормит.

— Герман… А ты… – прекрасно знаю, чего ей хочется, но все равно спрашиваю.

— Да, да?

— А ты можешь снять их? Мне кажется, они тебе мешают, — рвано шепчет она и хорошо, что не видит плотоядной улыбки, потому что испугалась бы и убежала.

Пальцем подцепляю ткань, тяну так, что она врезается в нежную кожу. Оставляет красную полосу и с треском рвется.

— Вот так? — шепчу прям в дырку, что скоро буду отчаянно долбить.

Очень скоро, а пока пусть отдохнет.

— Так, так, — вскрикивает она, когда языком клитора касаюсь и принимаюсь давить и вылизывать. Именно там, где нужно, именно так, чтобы все ее тело задрожало, выгнулось, а она сама кричать начала.