Кластер

Маленькому медведю вдруг стало грустно. Так обычно бывало, когда солнце снова начинало чернеть. Сёма подумал о том, что солнце – оно похоже на Русю, зажатого тёмными клетками. Только у Руси есть Сёма, который может включить фонарик, а у солнца никого нет. Все уходят, а чёрное всё сильнее вгрызается в него. Не ослабляя хватки, не снижая напора.

Эта картинка полностью захватила Сёмино воображение. Он ничего не ответил жирафу и остальным, а ведь они что-то спрашивали. Совершенно автоматически маленький медведь проковылял до двери с отогнутым краем, по пути баюкая пострадавшую лапу. Так же автоматически разобрал специальный завал из камней, закрывавший путь, и пополз через образовавшийся проход.

Он вышел из оцепенения, только когда все оказались на внешней стороне, и стало ясно, что они не одни. Сёма повёл глазами вверх и застыл. Всего в каких-нибудь пятидесяти шагах стоял человек и внимательно смотрел на новоприбывших в его мир.

– Ловец, – прошептал синий заяц.

– Ловец, – высоким голосом повторил Руся.

Сёма повторять не стал, просто выпрыгнул вперёд. Он даже удивился сначала: зачем это? Вроде бы ведь сейчас не хотел казаться героем. Но так уж всегда получается…

* * *

Он всегда был очень сентиментальным мальчиком, болезненно привязанным к своему маленькому миру. Мама в детстве часто разговаривала с игрушками, предлагая им пожаловаться Андрею или о чём-нибудь его попросить. И он тоже стал разговаривать с ними. Рассказывал секреты, ругал, читал им книжку про Урфина Джюса и деревянных солдат. Плакал, когда у танка отламывалось дуло, – не потому, что лишался любимой машинки, а потому что танку теперь больно.

Они были для него родственниками, братиками и сестричками, у них были свои истории, свои горести и, наверное, даже мечты. И, конечно, он не мог их потом выбросить, когда становился старше. Он хранил их в специальном отделении шкафа и бережно перевозил каждый раз, когда снимался с места.

Он болезненно морщился, когда ему дарили кого-нибудь, кто прикидывался живым: мягких зверей, керамических птиц, каких-нибудь смешных человечков, – потому что количество тех, кто от него зависит, снова росло.

И да, он знал, что слишком привязывается к неодушевлённым предметам. Впрочем, к одушевлённым он привязывался ещё сильнее. Теряя кого-то из них, он никогда никого не мог найти взамен. Он не завёл новую собаку. Не купил ещё одного кота. Друзья оставались только те, что с самого детства. Да, собственно, один Валька, наверное. Валька, да старые игрушки в шкафу. И ему иногда казалось, что скоро может не остаться совсем никого.

А теперь… теперь он зачем-то стоит в захламлённом коридоре атомного подземного нужника. Вокруг воняет кислыми щами и ещё какой-то мерзостью. И детские страхи с детским счастьем устроились в двух шагах. А прятаться – некуда, и отмотать назад это уже нельзя. И сил в запасе – только на то, чтобы опуститься на колени, чувствуя, как жгут глаза кипящие слёзы. И думать: только бы хватило сил. Боже мой, только бы хватило…

Их было пятеро. Жираф с обожжённой ногой – тут как-то и не скажешь: «копытом». Два зайца: красный и синий. Кто же это придумал красных зайцев? У них смешные уши: левое подогнутое, а правое торчком. Ещё филин – с удивлёнными глазами и приоткрытым клювом. Похоже, он его не может закрыть.

И, конечно, маленький медведь. Тот самый, что менял Капитана на фонарик и спрашивал про звёзды…

Он отнёс их по одному в свой кабинет. Медведь сказал остальным: мол, можно, – и они послушно дожидались Андрея в тени сваленных в кучу компьютерных клавиатур. Зайцы зачем-то выломали себе по костяшке-букве, у синего – «с», у красного – «д». А медведь, когда Андрей поднял его с пола, дёрнулся и прижал одной лапкой другую – она у него, оказывается, спадает.

– Ничего, – сказал Сёме Андрей, – что-нибудь придумаем.

И медведь тогда поверил и закрыл глаза.

Чёрт-те что ведь. Его хватают за шиворот, рвут из него лапу, обступают со всех сторон, – а он верит человеку, который говорит, что будет хорошо. Андрей снова почувствовал, что сейчас заплачет.

Он сидел и смотрел на них: маленьких, потерянных, словно забредших сюда из детского садистского зоопарка. И чем больше он смотрел, тем сильнее внутри колотилась ярость. До изжоги. До потребности вскочить и бежать невесть куда. Он пробовал глубже дышать, а в голову тем временем набивались самые разные мысли. О том, что карьера окончательно уносится псу под хвост, но это совершенно не пугает. И что впереди Новый год – наверное, в самой странной из возможных компаний. И ещё про Алису – что без неё всё это, скорее всего, не имело бы смысла. Но теперь – имеет. И что какая к чёрту карьера, когда можно сделать такое дело. Самое главное ведь в жизни дело. А Валька говорит: это у тебя детей нет, вот ты их и придумываешь себе из разных медведей…

Андрей смотрел на них и думал, что их надо спасти. Всех, кого можно. Вывезти. Вырвать из этой скользкой серой муры за несуществующим окном. Из всего этого корпоративного скотства.